— Приплыл пароход на мель.
— Во, — озадачился Мишка. — И у меня тоже. Я тут жениться задумал. Ну, сразу куча проблем. Во-первых, с жильем… — Мишка жил за городом, в деревне.
— С жильем у меня тоже, — вздохнул я.
— Слушай, ты… по-английски соображал ведь? — Михаил помедлил. — Я сейчас в «Интуристе», вожу всяких…
— Не тяни душу.
— В общем, так, — отважился он. — Прошлое лето наведался я к бабке. Под Архангельск. В деревню. Короче, пособирал на досуге иконки. Шастал по всей округе — по чердакам, избам заколоченным… Итог: имеется два мешка, а что с ними делать, хоть убей… Доски трухлявые, ни фига не разобрать — одна чернота. И…
— И дерзкий замысел родился в твоей бедовой голове, — закончил я. — Смотри… Бедовые головы, их, знаешь, наголо любят стричь.
— Дык ведь… такова се ля ви, как говорят французы, изучающие русский язык, — грустно отшутился Михаил. — Дом надо строить. А на машине что слева сшибешь, то уйдет — не заметишь. Слесарю дай, мойщице дай…
Возникла пауза, заполненная ровным гудом мотора.
— Ну и чего думаешь? — спросил я, проникаясь идеей.
— Я думаю! — сказал Михаил с тоской. — Толку! Доски расчищать надо, а это реставратор… где он? Потом язык — ни хрена же не соображаю, как глухонемой…
Я поразмыслил. Один художник, впрочем, может, и не художник, а как раз реставратор — в тонкости его специальности я не вникал, был мне известен. Олег. Школьный дружок. До армии мы с ним встречались в его мастерской: выпивали среди скульптур и живописи. Но возьмется ли он за иконы? Я почувствовал, что включаюсь в жизнь.
— С реставратором уладим, — сказал я. — Язык тоже… подвешен. А вот клиент — это уж…
— Клиент что? — Мишка рулил, напряженно смотря на дорогу. — Клиент будет. Как бы остальное утрясти… Знаешь, заезжай вечерком… Прямо сегодня. И решим. — Он остановил машину у военкомата. — Жду?
Я кинулся к дежурному: так и так, прибыл…
— С двух часов! — был краткий ответ.
— С двух часов, — сказал я Мишке. — Попали!
— Ну, это… я не… — Развел он руками. — Работа. А может, ты завтра? Необязательно же сегодня?
— Обязательно сегодня, — сказал я. — И никак иначе. — Мне в самом деле хотелось восстановиться в гражданском статусе именно сегодня и навсегда.
— Тогда… вечером, — сказал Михаил. — Часов в семь. Жду. Адрес, думаю, не забыл.
Синеватый дымок поплыл из выхлопной трубы, оранжево мигнул сигнал поворота, «Волга» круто развернулась и, юркнув в просвет между спешащими машинами, затерялась в их потоке.
А я остался. В одиночестве пустого ожидания. Подъехал троллейбус. Кто выйдет из дверей первым? Я загадал: если кто-то такой, ну… приятной, скажем, наружности — все будет нормально. Сам не знаю, кого я хотел увидеть и что именно подразумевал под этим «все будет нормально».
Двери, скрипя створками, распахнулись. С передней и задней площадок одновременно и, я бы сказал, синхронно — вышли два старика. Оба с палочками. Один хромал на левую ногу, другой — на правую. Столь же синхронно они поковыляли в разные стороны. Я на секунду прямо-таки обалдел. Непонятное знамение…
Марина Осипова
Вскочила в вагон метро, и тут же кто-то довольно настойчиво потянул меня за рукав. Обернулась. Мой первый муж. Вот встреча… Честное слово — обрадовалась. Да и он тоже. Ну а почему бы и нет действительно? Да, развелись, не сложилось, но не враги же и не чужие… А все-таки грустно. Говорили, улыбались, но как бы через прозрачную перегородку. Прошлое нас связывает, а настоящее разъединяет. У него семья, дочь… Странно, я ревную, идиотка… Две остановки, и вот он выходит, коснувшись моего локтя, теряется в толпе, а я все еще вижу перед собой его лицо, печально бодрящиеся в улыбке глаза… Встретимся ли вновь? Поезд уносится в черноту, в стекле вагона серые силовые кабели и отражения людей. Смутно как-то… Он любит меня. Я знаю — любит. Но это потеряно, кончено, это уже там — вдалеке пережитого. Возникает дурацкая мысль: что будет в душе одного из нас, когда он узнает о смерти другого? Какая дрянь лезет в голову! А все же? Нет, лучше об этом не думать. Забыть. Но не забудешь ведь. Человек жив прошлым своим. Спохватываюсь: не спросила, как его родители… И вспоминаю одновременно день нашего разрыва. Внешне прелестный денек. Солнышко. Гудят фонтаны. Мы идем по аллее посольства — оранжевый песочек, пальмы, кустарники в кровавых и сиреневых цветах, кактусы… Африка. Муж идет. Свекор. Свекровь. Противные слова, что-то в них огородно-неудобоваримое… Иду я. Муж здесь работает, а я и его родители здесь в гостях. Вчера прилетели.
— Марина, деточка, — говорит свекровь, — пойми меня как мать. Он, — это она про моего мужа, — не в силах так жить. Ты — там, он — здесь. Вам надо определиться, от этого зависит его карьера. А ты жена, и главное для тебя — интересы мужа, создание ему всех условий работы и быта, что составляет весь смысл нашей… женской судьбы, поверь! — Звучит с пафосом. Я ей не верю. — Твое актерство… — продолжает мама мужа горько и сладко одновременно. — Да, сейчас ты где-то там снимаешься, возможен успех, да… Но это несерьезно, это жалко, в конце концов! Затем богемное окружение, разврат… — Ее полное благонравное лицо под сенью панамы с декоративным цветком из блекло-голубой ленты идет брезгливыми складками. — Ужасно! Ты все же жена дипломата! — Последнее слово произносится с благоговением. Она также жена дипломата. Ныне пенсионера.
Пенсионер-свекор — округлого покроя бородка, пенсне, лакированные штиблеты с обрубленными носами — идет рядом, тяжко и задумчиво вздыхая.
— Это безответственно, Марина, — изрекает он, соглашаясь с супругой. Голос его солиден, цветист, в нем что-то определенно оперное. — Жить так… — Углы его губ опускаются, а плечи приподнимаются. — Потом, в самом деле — эта шатия-братия, сплошное… м-да.
Муж молчит. Он держит меня под руку. Он ведет себя дипломатично. Пальцы его напряжены… Он вмешается, когда нужен будет последний, добивающий меня удар. Я озлобляюсь. Но стараюсь говорить корректно.
— Актеры, — говорю я корректно, — маленькие, беззащитные, ранимые люди. Но это искренние люди, как правило.
— Это подонки, как правило, — говорит свекор жестко.
Говорить корректно я уже не в состоянии.
— Ваше определение более применимо к деятелям, вами, как правило, превозносимым, — говорю я.
Свекровь дергает головой, как испуганная лошадь.
— Прости, Мариночка, — шипит она с бархатным сарказмом, — но, к сожалению, твои родители не сумели внушить тебе ни такта, ни… правильного отношения к жизни.
— Не сумели. Зато ваши родители приложили все усилия, чтобы внушить вам, будто главное в женской судьбе — это карьера мужа, тряпки, машина… — Я перечисляю блага земные. — Большего, по-моему, вам внушать и не собирались.
— Я попрошу!.. — оглядываясь, нет ли поблизости свидетелей, говорит свекор. Пенсне его и борода прыгают от возмущения.
