Меня брали в Деннис, сетевой ресторан с ужасной едой, худшей из того, что может предложить Америка. У них было большое меню с картинками. Я так обрадовалась, когда увидела спагетти, я оживленно затараторила по-итальянски и замахала руками. Мне принесли подрагивающий комок. Я подцепила его вилкой, и в отличие от нормальной пасты он остался целым. Он плавал в тепловатой лужице. Я заплакала, потому что знала, что моя жизнь не будет прежней. Я приземлилась в мире картофельных шариков и сырного соуса, и дороги назад не было. Черт.
Все отличалось. Не только еда, но и земля, деревья, звуки. На новом месте постоянно шел дождь. Машины были огромными и громкими. Люди были огромными и громкими. Я никогда раньше не видела деревянных домов. В Италии дома строили из камня. Я раньше не сталкивалась с американцами. Я не слышала музыку, гремящую из громкоговорителей. Брат и я прижимались друг к другу, когда в супермаркете орали объявления. Мы не видели флуоресцентных огней. Мы не видели оранжевого сыра.
Дорогая Америка, почему у тебя оранжевый сыр? Кто решил: «Давайте сделаем неестественный оттенок оранжевого»? Случайно вышло. Мы с братом веселились. Показывали пальцами и ухмылялись. Но подшутили над нами. Мы застряли.
В первый день в американской школе мне пришлось стоять перед классом и читать Клятву Верности. Я не имела понятия о Клятве Верности. Я не понимала английский – я просто отказывалась на нем говорить. Я услышала, как учитель сказал: «Давайте выведем из нее коммунистку». Я повернулась к учителю и произнесла одно слово: «Fascistas». Фашиста. Вот, кем были итальянцы в войну, тупица, а не коммунистами.
Действительно, приветственный посыл был безошибочно ясен: Ты отличаешься. Мы выбьем из тебя дурь.
Существует устоявшийся миф, что Америка прославляет индивидуальность, но поверь, если ты действительно индивидуальна, тебя накажут. Школа навязывает тебе пропагандистскую версию мира и истории. Идиотскую версию. Так что к моменту выпуска ты будешь повторять наравне со всеми: «Америка, да, белые мужчины – номер один!» Почему? Почему ты говоришь, что Америка – номер один? Потому что если ты взглянешь на статистику, то увидишь, что в мире Америка далеко не на первом месте, разве что кроме ожирения, смертей от огнестрельного оружия, смертных казней и тюремных заключений. И конечно же, военная мощь и второй огромный экспорт: американское кино и телевидение.
Здесь реакционеры начнут орать, что другие страны хуже, и почему я там не живу, и т. д. и т. п. Я думаю, почему бы не стать лучше? Почему мы должны чувствовать свое превосходство из-за того, что в другом месте хуже? Какая-то неправильная логика, на мой взгляд. Мы можем стать лучше просто, изменив мышление. Думать, что все, что отличается в тебе, должно быть вырвано, представляет НЕПРАВИЛЬНЫЙ подход к делу. Думать, что ты должна унифицировать себя для всеобщего удобства, потому что Бог не прощает неудобств, тоже НЕПРАВИЛЬНО. Черт с таким мышлением. Не сгибайся, чтобы другие почувствовали себя выше.
Когда я пришла в школу, мне сказали: «Не читай то, что написано. Вот что тебе можно читать, потому что ты икс». «Перестань делать то, что делаешь, потому что девочкам нельзя так». Взрослые на моем пути стремились слиться с окружающей средой, не все, но большинство. Соседей не интересовала возможность полюбопытствовать или расширить кругозор при помощи альтернативного образа жизни или точки зрения. Они хотели лишь уничтожить таковую, потому что она отличалась. Я скучала по отцу и его странностям. Мне нужен был антидот, быстро.
Через несколько месяцев брат и я плавно перетекли в штат Колорадо, чтобы воссоединиться с отцом. Колорадо – одно из самых прекрасных мест на земле. Мы жили в деревянном домишке у подножия великолепной горы в практически коммуне хиппи, городе Эвергрин. Я любила Колорадо, даже притом, что не полюбила американскую еду. Вскоре приехала моя новая мачеха, и жизнь в Колорадо пошла на лад. Я лучше привыкала к новой жизни в более свободной обстановке, чем к жизни на военно-морской базе. Я полюбила Колорадо, хоть и не понимала половину намеков моих ровесников. Как минимум, ко мне хорошо относились учителя, и перемена была приятной.
Тогда мне попалась книга об астральной проекции. Практика астральной проекции подразумевает, что тело остается, а душа путешествует. Я лежала в постели и изо всех сил пыталась покинуть тело. Я хотела путешествовать и отыскать маму.
Мама оставалась в Италии и неведомо для меня собиралась обратно в Америку в штат Орегон. Потом я узнала, что отец оставил ее, чтобы она ушла из Детей Бога самостоятельно. В живых оставались только ее сестра и бабушка Вера. Бабушка Вера прислала ей денег на дорогу домой и помогла маме начать жизнь заново в традиционном обществе.
Однажды мне сказали, что я вечером поеду в Орегон на встречу с мамой. Сначала я обрадовалась, не поняв, что Орегон не сулит мне ничего хорошего.
Оглядываясь назад, я должна сказать, я действительно впечатлена моей мамой; она вернулась домой из Италии, вырастила шесть детей без копейки денег, перебиваясь на купонах, пока папа жил с новой женой. У мамы было шесть детей не по ее воле, а потому что ее подстрекала секта. На мой взгляд, она казалась, недовольной жизнью. Даже сейчас я знаю, что она не любит, когда я говорю о секте, но по мне ей нечего стыдиться, она попала в особенное приключение. Ей нечего стыдиться, вдобавок я уверена, что секта была отцовской идеей.
Когда моя мать вернулась в Америку, ее бабушка помогла ей получить государственное жилье. Эти дома были довольно простыми по сравнению с более красивым домом, в котором я жила с отцом, но я была в восторге от перспективы воссоединения с матерью и другими братьями и сестрами.
К сожалению, как старшая девочка я получила стеееержень. Я стала младшей мамой, когда мне было десять. Забота о банде диких детей непросто дается, когда ты ребенок. Я не хотела быть подменной мамой. Я не подходила для этого, потому что мне нравится слишком много думать, и начинаю волноваться, когда я не могу. Мне нужна тишина. Я не хотела быть блюстителем порядка, я хотела уйти и смотреть на облака. Мой стиль воспитания ребенка, мягко говоря, не отвечал правилам врачебного такта. Я все больше и больше злилась на жизненные обстоятельства. Мое бессилие. Я знала, что должна помочь маме, и помогала, но я была не в восторге от этого.
В Орегоне я осознала истинную цену доллара. Я поняла, каково это – бороться и смущаться, когда ты уходишь, простояв очередь за бесплатным питанием в церкви, с твоим блоком ярко-оранжевого сыра. Садистский школьный администратор называет наши имена через громкоговоритель, так что все в школе смогут посмеяться над бедными детьми, которым приходится брать талоны на бесплатные обеды. Я никогда не забуду насмешку на вкрадчивом лице администратора, когда мне приходилось забирать талоны. Абсолютная классовость. Меня возмущали талоны на обед, не говоря уже об отвратительной еде. Я толкала талоны на сторону, чтобы получить небольшую прибыль. Я всегда была очень предприимчива.
Дела в Орегоне шли довольно хорошо, что было, надо сказать, тяжело. Потом я встретила парня по имени Лоуренс. Он жил на соседней улице от нас. Он поймал меня, пробирающейся под его забором, чтобы накормить собаку хлебом и дать ей воды. Собака была прикована цепью к дереву. Ошейник так сильно врезался ей в шею, что по ней ползали опарыши. Животное сильно наказывали, что являлось показателем характера Лоуренса. Он поймал меня на кормежке его собаки и выбросил со своего двора за лямку комбинезона. Я приземлилась на задницу. Я сразу же возненавидела его. Две недели спустя я вернулась домой, и кто, ты думаешь, восседал в кресле в нашей гостиной – Лоуренс, с его толстым животом, заставляя всех прислуживать ему, как будто бы он был королем замка. Я вошла, и он посмотрел на меня с садистской улыбкой. Я замерла. Он сказал: «Привет, Роуз. Зови меня папой». Я помню, как просто закричала «нет!» и убежала в поле, которое было за нашим домом, прячась там. Скоро после этого он переехал со своими двумя дочерями, Отэм и Марией, и сыном, Ларри (младший). Сначала Лоуренс-старший был очарователен. Но я на это не купилась. Я знала, как выглядит его собака. Я знала, какой ад этот человек может принести. Он был истинным злом и захватил маму. Я отчаянно пыталась ей сказать, но она не хотела или не могла услышать меня. Несмотря на то что она сбежала от Детей Бога и их патриархальной структуры, поведенческая программа, что мужчина спасет ее, настолько глубоко укоренилась в ней, что она не видела истинной картины. Вероятно, она была ко всему прочему одинока. У моей мамы не было подруг, потому что она все время занималась таким количеством детей и работала полный рабочий день.
