– Да, спасибо, премьер-министр настоял, чтобы я выбил себе автомобиль, буквально настоял… значение нашего министерства, я полагаю.
– На все воля Аллаха! – произнес Бакраван.
Вполне удовлетворенные, они все вышли из комнаты, спустились по узкой лесенке и вышли в небольшой проход, который вел в лавку, выходившую фасадом на улицу. Улыбки слетели с их лиц, и рты наполнились желчью.
Внизу их поджидали те самые пятеро «зеленых повязок». Они сидели, покачиваясь, на столах и стульях, все вооруженные американскими армейскими карабинами, все возрастом едва за двадцать, небритые или с бородами, в бедной и грязной одежде, некоторые в дырявой обуви, некоторые без носков. Их начальник молча ковырялся в зубах, остальные курили, небрежно стряхивая пепел на бесценные кашкайские ковры Бакравана. Один из юнцов, затянувшись сигаретой, закашлялся, натужно и с присвистом дыша.
Бакраван почувствовал, как у него подгибаются колени. Все его сотрудники стояли замерев у одной из стен. Все до единого. Даже его любимый мальчик, подносивший чай. На улице снаружи было очень тихо, не было видно ни одного человека, даже владельцы заимодавческих лавок через дорогу от него словно испарились.
– Салам, ага, да пребудет с вами благословение Аллаха, – вежливо произнес он, и звук собственного голоса показался ему чужим. – Чем я могу быть вам полезен?
Начальник не обратил на него никакого внимания, просто сидел и сверлил взглядом Пакнури. У начальника было красивое лицо, но все в шрамах от заражения паразитами, которых разносили песчаные мухи, – почти повсеместное заболевание в Иране. Ему было года двадцать два – двадцать три, глаза и волосы – темные, покрытые шрамами руки рабочего поигрывали карабином. Его звали Юсуф Сенвар – Юсуф-каменщик.
Молчание затянулось, и Пакнури больше не мог выносить это напряжение.
– Это все ошибка! – завопил он. – Вы совершаете ошибку!
– Ты думал, что сможешь уйти от Божьего возмездия, убежав от нас? – Юсуф говорил мягко, почти сочувственно, хотя и с деревенским акцентом, который Бакраван не смог определить.
– Какое еще Божье возмездие?! – вопил Пакнури. – Я не сделал ничего дурного, ничего!
– Ничего? Разве ты годами не работал на чужеземцев и вместе с ними, помогая им вывозить сокровища нашей страны?
– Конечно не для того, чтобы их вывезти, а чтобы создавать рабочие места и помогать эконо…
– Ничего? Разве ты не служил годами сатане-шаху?
Пакнури снова закричал:
– Нет! Я был против него, все это знают. Я… я был про…
– Но ты все равно служил ему и выполнял его приказы?
Лицо Пакнури кривилось и дергалось, он почти не владел им. Рот шевелился, но он не мог произнести ни слова. Потом проскрипел кое-как:
– Все служили ему… Конечно, все ему служили, он был шахом, но мы работали на революцию… Шах был шахом, конечно, все служили ему, пока он был у власти…
– Имам не служил, – сказал Юсуф, и его голос внезапно сделался жестким. – Имам Хомейни никогда не служил шаху. Именем Аллаха, разве служил? – Он медленно переводил взгляд с одного человека на другого. Ему никто не ответил.
В тишине Бакраван видел, как Юсуф потянулся рукой в рваный карман, извлек оттуда лист бумаги и поднес к глазам, и понял, что только он среди всех присутствующих может остановить этот кошмар.
– По приказу Революционного комитета, – начал Юсуф, – и Али Увари, Пакнури, прозванный Скряга, ты призываешься на суд. Отдай се…
– Нет, ваше превосходительство, – произнес Бакраван вежливо, но твердо, чувствуя стук сердца в ушах. – Здесь базар. С начала времен, как вы знаете, базар имел свои законы, своих руководителей. Эмир Пакнури – один из них, его нельзя арестовать и увести против его воли. Его нельзя трогать – таков закон базара с начала времен. – Он не моргнув, без страха встретил тяжелый взгляд молодого человека, зная, что шах, даже САВАК, никогда не осмеливались бросать вызов их законам или их праву убежища.
– Закон базара стоит выше Божьего закона, заимодавец Бакраван?
Бакраван почувствовал, как по нему прокатилась волна ледяного холода.
– Нет… нет, разумеется, нет.
– Хорошо. Я подчиняюсь Божьему закону и исполняю Божий труд.
– Но вы не можете арес…
– Я подчиняюсь Божьему закону и только исполняю Божий труд. – Карие глаза мужчины под черными бровями смотрели прямо и бесхитростно. Он показал на свой карабин. – Мне не нужно оружие. Никому из нас не нужно оружие, чтобы исполнять Божий труд. Я всем сердцем молюсь, чтобы стать мучеником во имя Аллаха, ибо тогда я войду прямо в рай, и не будет нужды судить меня, и грехи мои простятся мне. Если это случится сегодня, я умру, благословляя того, кто убьет меня, ибо знаю, что умру, исполняя труд Божий.
– Бог велик, – произнес один из его людей, и остальные повторили это вслед за ним.
– Да, Бог велик. Но ты, заимодавец Бакраван, молился ли ты сегодня пять раз, как предписал Пророк?
– Конечно-конечно, – услышал Бакраван собственный голос, зная, что эта ложь безгрешна благодаря такийа — «осторожность», «благоразумное сокрытие» – разрешению, дарованному Пророком любому мусульманину, солгать об исламе, если человек считает, что его жизни грозит опасность.
– Хорошо. Молчи и молись, я приду к тебе позже. – Еще одна волна холода сотрясла его, и он увидел, что человек обратил все свое внимание на Пакнури. – По приказу Революционного комитета и Али Увари Пакнури, прозванный Скряга, отдай себя Богу за преступления против Бога.
Рот Пакнури беззвучно шевелился:
– Я… я… Вы не можете… тут… – Его голос смолк, капельки пены выступили в уголках губ.
Они все смотрели на него: «зеленые повязки» – бесстрастно, остальные – с ужасом.
Али Киа прочистил горло.
– Так, послушайте, может быть, лучше отложить это все до завтра? – начал он, стараясь, чтобы его голос звучал значительно. – Эмир Пакнури явно расстроен этой ошиб…
– Кто вы такой? – Глаза начальника «стражей революции» впились в него так же, как до этого буравили Пакнури и Бакравана. – А?
– Я заместитель министра Али Киа, – ответил Али, сохранив мужество под силой сверлившего его взгляда, – из министерства финансов, член кабинета премьер-министра Базаргана, и я предлагаю вам подождать до…
– Во имя Аллаха, вы, ваше министерство финансов, ваш кабинет, ваш Базарган не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к нам. Мы подчиняемся мулле Увари, который подчиняется комитету, который подчиняется имаму, который подчиняется Богу. – Иранец рассеянно почесался и вновь обратил свой взгляд на Пакнури. – На улицу! – приказал он; голос его звучал все так же мягко. – Или мы выволочем тебя за шкирку.
Пакнури со стоном повалился на пол и остался лежать без движения. Остальные беспомощно смотрели на него, кто-то пробормотал «воля Божья», а маленький мальчик, разносивший чай, заплакал.
