Она хлопнула в ладоши:
– Это так чудесно!
– Я полечу в Загрос не завтра, а на следующий день.
– О, да это еще чудеснее! – Она обняла его колени и положила на них голову. – Чудесно!
Он погладил ее волосы:
– Ты говорила, что у тебя сегодня был интересный день?
– Да, и вчера, и сегодня. Я была в твоем посольстве и получила паспорт, в точности как ты мне велел, а са…
– Здорово! Теперь ты канадка.
– Нет, любимый, иранка. Канадец – это ты. Послушай, самое лучшее – это то, что я была в Дошан-Тапехе, – с гордостью произнесла она.
– Господь всемогущий! – вырвалось у него против воли, потому что она не любила, когда он поминал имя Господа всуе. – Извини, просто… Но это же безумие, там ведь вовсю стреляют, ты с ума сошла, что подвергла себя такой опасности.
– О, в сражении я не участвовала, – весело прощебетала она, встала и выпорхнула из комнаты со словами: – Сейчас я тебе покажу. – Через мгновение Шахразада вновь показалась в дверях. Она накинула серую чадру, которая покрывала ее с головы до пят и закрывала бо́льшую часть ее лица. Чадра на ней не понравилась ему совершенно. – Ах, господин, – сказала она на фарси, кружась перед ним, – вам не нужно за меня бояться. Аллах присматривает за мной, и Пророк, да будет имя Его благословенно, тоже. – Она замолчала, увидев выражение его лица. – Что случилось? – спросила она по-английски.
– Я… я никогда не видел тебя в чадре. Это не… Она тебе не идет.
– О, я знаю, что она уродлива, и никогда не стала бы надевать ее дома, но на улице в ней я чувствую себя спокойнее, Томми. Все эти ужасные взгляды, которые бросают мужчины. Пора нам всем вернуться к ней – и лицо закрывать тоже.
Он был в шоке:
– А как насчет всех прав и свобод, которые вы завоевали? Право голоса, право не носить чадру, свободу ходить, куда вам хочется, выходить замуж, за кого вам хочется, перестать быть невольницами, которыми вы были раньше? Если ты согласишься на чадру, то и все остальное потеряешь.
– Может, да, а может, и нет, Томми. – Она была рада, что они говорили по-английски и она могла с ним немного поспорить: с мужем-иранцем это было немыслимо. И так рада, что решила выйти замуж за этого человека, который – просто невероятно – позволял ей иметь собственное мнение и – еще более невероятно – позволял ей открыто его выражать в разговоре с ним. Это вино свободы быстро ударяет в голову, подумала она, очень трудный, очень опасный напиток для женщины – как нектар в райском саду.
– Когда Реза-шах снял покрывало с наших лиц, – сказала она, – ему следовало еще изъять одержимость из мужских голов. Ты не ходишь на рынок, Томми, и не ездишь в машине, то есть я хочу сказать, не как женщина. Ты не представляешь, что это такое. Мужчины на улицах, на базаре, в банке – повсюду. Они все одинаковые. Ты читаешь на их лицах одни и те же мысли, одну и ту же одержимость, в каждом из них – мысли обо мне, которые должны возникать только у тебя. – Она сняла чадру, аккуратно сложила ее на стуле и снова села у его ног. – С сегодняшнего дня я буду носить ее, выходя на улицу, как моя мать и ее мать до нее, не из-за Хомейни, да охранит его Бог, а для тебя, мой любимый муж.
Она легко поцеловала его и села к нему на колени, и он понял, что для нее это вопрос решенный. Если только он не прикажет ей этого не делать. Но тогда мир и покой покинут их дом, потому что, если разобраться, это было ее право – принимать решения в подобных делах. Она была иранкой, его дом был иранским и всегда будет только в Иране – одно из условий, поставленных ее отцом, – поэтому и беда в доме будет иранской, и добиваться своего она тоже станет по-ирански: дни, наполненные вздохами и взглядами, полными душевной муки, редкая слезинка, отстраненное, рабское угождение ему, осторожные всхлипывания по ночам, новые терзающие вздохи, ни слова, ни взгляда, в которых читался бы гнев, – и все это оказывает просто убийственное воздействие на душевный покой мужа, отца, брата.
Иногда Лочарту было трудно ее понимать.
– Поступай как хочешь, но больше никаких Дошан-Тапехов, – сказал он, гладя ее по волосам. Волосы были тонкие, шелковистые и сияли так, как может сиять только юность. – Что там происходило?
Ее лицо осветилось.
– О, было так интересно. «Бессмертные» – даже они, лучшие воины шаха, – не смогли прогнать правоверных. Стреляли со всех сторон. Я была в полной безопасности, со мной были моя сестра Лале, двоюродный брат Али и его жена. Брат Карим тоже там был. Он объявил себя сторонником ислама и революции вместе с несколькими другими офицерами и рассказал, где и как нам встретиться. Там было еще примерно две сотни других женщин, все в чадрах, и мы не прекращая скандировали: Бог велик, Бог велик, а потом несколько солдат перешли на нашу сторону. Из «Бессмертных»! – Ее глаза стали огромными. – Представляешь, даже «Бессмертные» начинают прозревать истину!
Лочарт пришел в ужас от опасности, которой она себя подвергла, отправившись туда, не спросив у него и ничего ему не сказав, хотя ее и сопровождали. До сих пор восстание и Хомейни ее как будто не коснулись, разве что в начале, когда беспорядки переросли в настоящие столкновения и она стала смертельно бояться за отца и родственников, которые были крупными купцами и банкирами на базаре и были хорошо известны своими связями с двором. Слава богу, ее отец быстро развеял все их страхи, шепнув на ухо Лочарту, что он и его братья тайно поддерживают Хомейни и восстание против шаха и занимаются этим уже много лет. Но сейчас, думал он, если «Бессмертные» дают трещину и лучшие молодые офицеры вроде Карима открыто поддерживают восстание, прольются моря крови.
– Сколько человек перешло на вашу сторону? – спросил он, пытаясь сообразить, что ему делать.
– К нам присоединилось только трое, но Карим сказал, что это хорошее начало и в любой день теперь Бахтияр и его негодяи удерут из страны, как удрал шах.
– Послушай, Шахразада, сегодня британское и канадское правительства распорядились, чтобы все члены семей экспатриантов на время покинули Иран. Мак отправляет всех в Эль-Шаргаз, пока тут не станет поспокойнее.
– Это очень мудро, да, очень мудро.
– Завтра прилетает сто двадцать пятый. Он заберет Дженни, Мануэлу, тебя и Азаде, поэтому упакуй…
– О, я не поеду, дорогой, мне совсем не нужно уезжать. И Азаде, зачем ей тоже уезжать? Нам здесь ничего не угрожает… Отец уж точно бы знал, если бы была хоть какая-то опасность. Не тревожься понапрасну… – Она увидела, что его бокал с вином почти пуст, поэтому вскочила, забрала его, наполнила и снова вернулась. – Я в полной безопасности.
– Но я думаю, тебе было бы безопаснее побыть за пределами Ирана какое-то вре…
– Это так чудесно, что ты переживаешь за меня, мой дорогой, но у меня нет никаких причин уезжать, и я обязательно спрошу завтра у отца, или ты можешь спросить… – Маленький алый уголек отвалился и упал на решетку, Том начал было вставать, но Шахразада уже была у камина. – Я все сделаю. Отдыхай, дорогой, ты, должно быть, устал. Может быть, завтра у тебя будет время повидать отца вместе со мной. – Шахразада умело поправила дрова в камине и перехватила взгляд, который он бросил на лежавшую на стуле чадру. По ее лицу промелькнула тень улыбки.
