…Рассказывают, что на волне джессигейта
[120] молодой сотрудник одного консервативного издательства, прежде гордо топивший в соцсеточках за «отказников», проникся чувствами и согласился посидеть с игуаной своих «озверевших»
[121] родичей, которые с начала асона перестали оставлять бедную девочку одну больше, чем на два часа, – ей же одиноко, тоскливо, ну как же так. И вот он приходит, там, ну, интеллигентный дом, клетка с игуаной стоит на Виноградове, между Бартом и Грюнберг-Цветиновичем, в клетке палочки, фруктики, одеялко, еще какие-то прелести – словом, любовь, забота и толстый слой чувства вины, какое теперь полагается иметь порядочным людям. А молодой человек с детства не слишком-то любит животных, он уже жалеет, что согласился, и от неловкости начинает нести ахинею и излагать игуане свои отказнические взгляды. «Я бы, – говорит, – если бы ты мне надоела, усыпил бы тебя, не задумываясь». Игуана молчит. «И вообще я готов съесть кого угодно, кто ниже меня в пищевой цепочке!» Игуана молчит. «И если бы ты меня укусила, я б тебя, может быть, кааааак жахнул об стену!» Игуана молчит. «Что, – спрашивает молодой человек с удовлетворением, – страшно тебе, коряге?» «Страшно, – говорит игуана. – Очень страшно. Скоро придут, в одеяло заворачивать будут, ананас в рот совать будут. Очень страшно».
…Рассказывают что к директору понтового спа для животных на Фрунзенской (с услугами вроде «SPA-Комплекс „Черная страсть“ с натуральным маслом арганы»), куда чуть ли не собачек Вексельберга носят делать маникюр, приходили безликие люди в костюмах и намекали, что хорошо бы поставить там и сям прослушивающие устройства: «Вот ваши девушки же наверняка со зверюшками беседуют? Беседуют…» Нашли слабое место, значит.
…Рассказывают, что инженер Т. вернулся с «митинга ЧОПов»
[122] очень возбужденным и всем пересказывал одну и ту же ходившую в толпе историю: кто-то перед Новым годом взял на работу в «Перекресток» кошку, сделал фотосъемку, устроил pr-акцию – ты кладешь сто рублей одной бумажкой, кошка в ответ выдвигает на прилавок коробочку с елочным шариком, все. Очередь выстроилась огромная, деньги потекли. Через три дня кошка начала говорить: «Женщина, не напирайте» и «Вас много, я одна».
…Рассказывают, что в одном уездном зоопарке у слона был крайне дурной характер – в частности, слон этот кидался собственным дерьмом в посетителей, а когда за ним стали оперативно убирать, слониха начала подсовывать ему свои какашки – мол, ни в чем себе не отказывай, дорогой. И жалобы были, и скандалы были – хоть закрывай от публики слоновник, но публика же хочет слона! Она только дерьма на голову не хочет, а слона хочет. И так пытались со слонами работать, и так – ни хрена, кидается. А тут такая возможность – попробовать со слоном человеческим языком поговорить. И вот директор зоопарка, чуть не плача, спрашивает слона: «Ну зачем? Зачем вы это делаете?» А слон ему: «На волю! На волю отпускаю!..»
[123]
67. Теперь, когда они все
Алюф Цвика Гидеон сам подивился тому, что прежде, чем заговорить, не только подергал дверь в кухонный блок – тяжелую, запертую дверь, охраняемую снаружи двумя свежеиспеченными самалями
[124], – но и, сам себя стыдясь, быстро осмотрел пол: нет ли кого мелкого. Это была не просто официальная секретность, но тревожная секретность людей, собравшихся делать дурное дело, – хотя он, алюф Цвика Гидеон, совсем так не думал, но вот же – из-за мрачной мины Зеева Тамарчика, окончательно размякшего в силу своей семейной ситуации, и он почувствовал себя гондоном и чуть ли не военным преступником. Он разозлился и быстро заговорил: мол, в конце концов, речь не идет даже о грызунах, но надо срочно что-то делать, нельзя больше так сидеть; он сказал и про повальные аллергические реакции на тигрового комара, с волдырями в половину детской щеки, и про эпидемию отравлений, которые – ему точно сказали – напрямую связаны с мухами, и, наконец, про слепней и оводов – он специально упомянул слепней и оводов, чтобы подчеркнуть, что, в конце концов, не только о людях он печется, правда же? Он еще говорил, а ему уже стало понятно, что Зеев Тамарчик в этом деле почти бесполезен, что половина его, алюфа Гидеона, усилий уйдет на преодоление страхов и сомнений Зеева Тамарчика, но и отдать задачу кому-нибудь другому нельзя: в последнее время он и так слишком явно был раздражен тем, что происходило с Зеевом Тамарчиком, им только раскола сейчас не хватало. Приходилось идти напролом.
