– Зеев, – сказал алюф Цвика Гидеон, – я могу на тебя рассчитывать?
Зеев Тамарчик молчал – бесяще, слабовольно молчал, – а потом сказал:
– Просто теперь, когда они все живые…
Первый смешок донесся из угла, где сидела Сури Магриб, кусая свои до крови обкусанные ногти; затем хмыкнул эфиопский – или суданский? – мальчик из охраны, и алюф Цвика Гидеон впервые подумал, что не такой уж этот мальчик простак, каким казался. Потом засмеялись все, и Зееву Тамарчику тоже пришлось засмеяться, похлопать себя руками по коленям, сказать: «Ну бээмэт
[125], вы же меня поняли» (о да, они его поняли), и начать заново – и снова у него получилось:
– Просто теперь, когда они все живые…
68. Что за взвод
Приведенные ниже тексты взяты из коллекции военного фольклора времен асона, собранной доктором А. Г. Довганем («Роль фольклора в преодолении тревоги, депрессивных состояний и нарушений идентичности, вызванных отсутствием посттравматического синдрома у бойцов ЦАХАЛа»
[126], Tel Aviv University Press, 2028, ISBN 9783161484100). На протяжении 2022–2026 гг. доктор Довгань вел в госпиталях, клиниках для прошедших декомиссию и на военных базах общего доступа сеансы групповой терапии для солдат, чье психологическое состояние было отягощено тревогой, вызванной отсутствием посттравматического синдрома и чувства вины за собственные действия и действия армии в последний период асона. Каждый приведенный ниже отрывок является переделкой существовавшей до Войны и асона фольклорной армейской песни.
1
Что это за взвод, ах, что это за взвод,
тут каждый еле держится на ногах,
любой енот может откусить ему нос,
что это за взвод, ах, что это за взвод.
Что это за взвод, ах, что это за взвод,
собаки смотрят на нас с презрением
и говорят друг другу: «Цыплята-то дохлые!»
Что это за взвод, ах, что это за взвод!
Что это за взвод, ах, что это за взвод,
наш командир с трудом бредет вперед;
у него радужный нос, радужные уши и радужный член,
Что это за взвод, ах, что это за взвод!
Что это за взвод, ах, что это за взвод!
Скоро мы начнем ползать на четыре;
может, тогда наконец кто-нибудь позаботится и о нас.
Что это за взвод, ах, что это за взвод!
(Исполняется на мотив песни «Эйзу махлака»
[127].)
2
Эта земля – родная для всех;
Возьми наш взвод под свое крыло;
И даже если смертная тень коснется нас,
Мы не заметим, продолжая улыбаться тебе.
Мы идем по солнцу среди развалин,
Суем пайки направо и налево;
Распуши свой хвост над нашим взводом,
А мы сбережем для тебя полпайки.
(Исполняется на мотив песни «Аль адама шэль кавод»
[128].)
3
Ты ушла от меня,
осталось одно разочарование;
ты ушла в город
чтобы стать заботницей
[129].
Тебя подобрал элитный жеребец,
поставил тебя раком на городской площади;
кто бы мог подумать, что сука может
совокупляться с жеребцом;
кое-кто, видать, только выиграл от асона.
(Исполняется на мотив песни «Азавт оти, яльда»
[130].)
4
Прилетай к нам, самолет,
забери нас в подземную «Сороку»
[131];
пусть нам там пришьют яйца —
может, мы перестанем так бояться.
Прилетай к нам, самолет,
привези нам растаскивающего порошка;
может, мы научимся лизать себе яйца,
и в жизни появится хоть какое-то удовольствие.
Прилетай к нам, самолет,
развези нас по домам.
Пусть наши коты оторвут нам яйца —
может, мы передумаем в них стрелять.
(Исполняется на мотив песни «Рэд элейну, авирон»
[132].)
69. Надо попросить
Были свои, пятнистые, и были, конечно, коты и несчастный каракал с незаживающей, ободранной бурей до кости ногой, и было несколько енотов, от которых никто не ждал ничего осмысленного, зато они тишком-молчком разнесли по лагерю весть о том, что эта встреча на задах слоновьего загона состоится; и были землеройки, вечно благостные землеройки, от вида которых он почему-то сразу занервничал. Договорились, что надо все делать до захода солнца, пока лагерь более или менее занят своими делами, он ждал и бегал кругами по пересохшей, утоптанной до каменной плотности площадке, усыпанной окурками дрянных пайковых сигарет, но рано или поздно пришлось начинать, и из-за того, что были здесь не только коты, но еще и еноты, и землеройки, он был вынужден говорить по-человечески, и это уже было нехорошо, неправильно, он это чувствовал. И еще он чувствовал, что это получится нехороший, нервный разговор, и все время смотрел на самого старшего из троих своих – вернее, на самую старшую из своих – на Карину, у которой пятна на скулах сходились в темные жесткие тени; от Карины и ее сыновей он больше всего ждал неприятностей, а еще боялся, что два молодых – младше него, розовоносых, – тоже пойдут за ней, как за мамкой, тем более, что один из них был зоопарковый, совсем простой мальчик. Землеройки стали засыпать, он понял, что пора говорить, и заговорил сухим ртом. Он сказал, что самое главное – не надо ни с кем ссориться. Надо попросить. Надо сказать: «Нам не нравится так каждый день, неприятно. Неприятно два раза в день чтобы кормили, как маленьких. Рокасет каждый день в очереди тоже неприятно». Надо сказать, что они не дети, не глупые. Они могут. Пусть им дадут. Пусть даже люди проверяют, пусть им дадут понемножку, но только не надо два раза в день, не надо один раз в день, неприятно. Он еще говорил о том, что надо больше стараться за золотые звездочки, надо быть в совете, он понял, как работает совет, а сейчас там только два енота, с енотами нельзя договориться, он пробовал: они только смеются, у них свои дела, им все равно, а надо, чтобы больше наших было в совете, вот он старается, у него уже шестнадцать звездочек, это нетрудно, надо только стараться, а когда ты в совете – легче подойти, легче объяснить про неприятно, нет? Он еще говорил про то, что еноты же смогли, еноты живут, как хотят, а надо не только енотам, и совсем не обязательно при этом быть плохими, как еноты, нет; можно быть хорошими. Он еще объяснял, как именно можно быть хорошими, когда темноскулая пошла к выходу и те двое, розовоносые, пошли за ней. Он затравленно посмотрел на котов: беленький котик вылизывался, серенький котик ностальгически смотрел на мелких землеройных детенышей, черненький котик сосредоточенно думал о чем-то своем, выкусывая грязь между пальцами и переводя взгляд с его морды на удаляющийся хвост темноскулой. «Если они сейчас пойдут за ней – все кончится плохо», – сказал он себе. Дело было не в этих трех котах, дело было, конечно, в том, чего хотел он – и чего хотела темноскулая: не золотых звездочек, нет. Коты пошли. Землеройки визгливо, поддакивая друг другу, корили его: такая неблагодарность, еда есть, рокасет есть, таблетки от червяков в животе дают, как ему не стыдно, такая неблагодарность; он не слушал: он смотрел, как темноскулая, окруженная кошачьими малыми и большими, идет через слоновник – и как трое людей с двумя детьми играют прямо у нее на дороге, и как она идет на них, не сворачивая, идет и идет, идет и идет, пока они, замолчав, не разбегаются в стороны.
