Потом ему было жарко, и кашель бил его в полную силу. Вместо мамы Гожи над ним почему-то склонялся Ворошила, хотя Есеня отлично помнил, что лежал у нее на коленях. Он потел, и вскоре одеяло промокло, хотя Ворошила и позволил ему раскрыться. От кашля во рту появился привкус крови, Ворошила поил Есеню теплой водой, а потом ему снова стало холодно, до озноба, и Ворошила превратился в Полоза, который давал чай с вареньем и держал почти сидя, потому что лежа Есеня задыхался. Костер то пылал, то еле тлел рядом, светло-серое небо роняло ему на лицо холодные капли, а потом снова становилось темным, и однажды Есеня увидел на нем звезды. Ему снова было жарко, и он сказал, глядя вверх:
- Два с четвертью…
- Что? Жмуренок, что ты сказал? - над ним опять склонялся Полоз.
- Два часа с четвертью, - повторил он.
- А… Да, дождь кончился. Завтра солнышко пригреет. Пить хочешь?
- Хочу.
Солнце резало глаза, и Есеня закрывал лицо руками, стараясь оттолкнуть его лучи - горячие, как печь в бане. Ворошила колдовал над его спиной: прилепил на нее два глиняных горшка, которые присосались к коже, как огромные пиявки. Есеня сопротивлялся, но сил ему не хватало. И мама Гожа кутала его в одеяло, а над головой неба уже не было - его закрывала еловая хвоя, и вместо костра рядом горел маленький каменный очаг. Мокрые, прохладные тряпки обтирали горящее огнем тело, и откуда снова взялось солнце, Есеня не понял, но вокруг сидели разбойники, раздетые до пояса, и ели.
- Скушай рыбки, - уговаривала мама Гожа, но Есеня крутил головой и зажимал зубы.
Потом к нему приходила мама и сидела рядом с мамой Гожей, они держались за руки и о чем-то говорили. Но мама Гожа превратилась в Полоза, а мама ушла, хотя Есеня просил ее остаться или забрать его домой. Отец клал ему на грудь горячие мешочки с крупой и приговаривал, что это наказание за пьянки и гулянки, Есеня оправдывался и напоминал, что отец сам велел ему идти в лес, к вольным людям, а теперь мучает его.
Солнечный свет догорал, и по небу быстро летели красные снизу облака. Есеня видел верхушки деревьев и лица разбойников, собравшихся вокруг него. По лицу струился пот, и стоило вдохнуть хоть немного глубже, как кашель поднимал из груди что-то клокочущее, вязкое, что застревало в горле и не могло прорваться наружу. Бок болел так сильно, что не хотелось дышать. Ему казалось, будто вокруг горит огонь, так горячо было коже. Но при этом сознание стало пронзительно ясным, ясней, чем всегда, и сквозь прозрачный воздух Есеня разглядывал мир словно в увеличительное стекло.
- Ворошила, ты мне скажи - он умирает? - Полоз держал Есеню за руку и внимательно всматривался в его лицо.
- Начинается кризис. Или умрет, или поправится. Я не могу сказать точней.
- Да эту ерунду мне скажет кто угодно! Или умрет, или поправится! Ты сам-то понимаешь, что говоришь?
- Ты всегда хочешь знать доподлинно… Без этого не можешь? Если я скажу, что он останется жив, ты мне поверишь?
Полоз махнул на него рукой:
- Жмуренок… Ты слышишь меня?
- Слышу, - ответил Есеня, и в горле снова запершило, но кашлять он побоялся и задержал дыхание.
- Ты не вздумай умереть, слышишь?
Есене стало очень страшно.
- Жмуренок, дыши, слышишь?
- Эй, сморкач, - Есеня увидел лицо Щербы, - а ну-ка кончай помирать. Посмотри на меня нормально!
- Я нормально смотрю… - ответил Есеня.
- О. Уже лучше. Хлыст, тебе как?
- Плохо. Азарта нет в глазах. Ты жить-то хочешь, змееныш?
- Хочу.
Безобразное лицо Рубца мелькнуло и пропало.
- Ворошила, может, его погреть? Он хоть шевелиться начинает.
- Не надо, - ответил Ворошила.
- Уйдите все! - рявкнул Полоз. - Мне надо остаться с ним вдвоем.
Есеня сразу понял, что нужно Полозу, еще до того, как все разошлись.
- На старом дубе, наверху, в трещине, - сказал он, и слезы потекли у него по щекам: он не хотел умирать. Он хотел пойти с Полозом в Урдию, он хотел открыть медальон!
- Какой же ты дурак, Жмуренок! - фыркнул Полоз. - Если его еще не нашли, так это потому, что им и в голову не приходит, какой ты дурак!
- Почему?
- Потому что! Потому что там его можно найти! Прятать надо так, чтобы найти было нельзя!
Есеня кивнул: действительно. Как он раньше не подумал - прятать надо так, чтобы найти было нельзя.
- А как это?
- Например, зарыть в землю.
- А еще?
- Бросить в воду. Но тогда и сам не найдешь. Замуровать в стену, заделать в глину. Чтоб он был… как иголка в стоге сена, понимаешь? Даже если знаешь, где искать, все равно найти не сможешь. И тем более случайно не наткнешься.
- Понятно, - ответил Есеня. Так хорошо все понятно: и что происходит вокруг, и как надо прятать медальоны, и как устроен мир. Ему представилась нагретая добела заготовка в горне, на белых раскаленных углях. И щеки почувствовали жар, идущий от горна, будто он приблизил к нему лицо.
- Бать, вынимай, вынимай! Это пережог, вынимай! - крикнул он отцу, который зажимал заготовку щипцами.
- Полоз… - подошел Ворошила, - он скоро потеряет сознание. Полоз, попробуй. Я знаю, ты не любишь… на своих…
- Да толку-то? Я не могу заставить его… хотеть… Я могу только…
- Я знаю. Он хочет, Полоз, он просто не верит. Это поможет, я знаю.
- Хорошо. А вы тоже… что вы скисли? Идите сюда. Пейте, ешьте. Смейтесь, наконец! - крикнул Полоз, и никакого веселья в его голосе не было. Мама Гожа подошла и вытерла слезу передником. - Гожа! Улыбайся!
- Да, я улыбаюсь. Воробушек, и ты улыбайся, слышишь?
Есеня слышал ее, но не понимал, чего она хочет и что она делает рядом с горном, в кузне. Белое пламя облизывало ему щеки - не больно, просто горячо, мехи раздувались и дышали, и он хотел дышать так же, как они, и завидовал, что для них это так легко: вверх - вниз.
- Жмуренок, как тебя называли дома? - Полоз тряхнул его за плечо.
- Есеня, - выговорил он.
- Как? Есеня? - переспросил он и рассмеялся. И вслед за ним рассмеялись остальные.
- Есеня! Твое здоровье, Есеня! - сквозь смех выкрикнул Хлыст.
Наверное, в этом и было что-то смешное - во всяком случае, Есене так показалось, и он хохотнул.
- В глаза мне посмотри, - вдруг велел Полоз, и Есеня не смог ослушаться. Кузня отъехала в сторону, жар горна отодвинулся, и холодные змеиные глаза впились ему в лицо. Полоз смотрел на него не мигая, и вскоре Есеня увидел, как между тонких губ широкой прорози рта мелькнула ленточка раздвоенного трепещущего языка. Голова змея качалась перед ним на гибкой шее, и крупные ороговевшие пластинки чешуйчатой кожи отражали свет огня - или заката? Тяжелый взгляд тянул к себе, и Есеня почувствовал сонливый, опустошительный восторг - блаженство, пьяный дурман. И оторваться от этого взгляда мог только ненормальный, так это было хорошо.
