- Жить. Ты будешь жить. Ты должен жить, - шуршало у него над ухом, и раздвоенный язык шевелил воздух, - ты хочешь жить.
Голова змея то приближалась, то отдалялась - треугольник со срезанными углами. Есеня хотел раствориться в этих неподвижных глазах, нырнуть в них - они несли успокоение и прохладу. И наконец почувствовал, как устремляется к ним, как глаза вбирают его в себя, втягивают, словно воронка, и он проваливается, кружась в бешеном вихре. Словно он распался на две части, одна из которых тянулась к змею, а другая неслась в пропасть.
Есеня очнулся на солнце, около костра. Он был одет в сухую длинную рубаху - явно чужую - и завернут в одеяло; под головой лежало что-то мягкое, вроде перины, а под ногами - что-то твердое и теплое, похожее на нагретые камни. Жара он не чувствовал, но не мог пошевелить и пальцем. Кто-то поднес к губам кружку, но у него не хватило сил даже глотнуть, даже закашляться.
Проспал он не меньше суток. Просыпался, пил и засыпал снова. И окончательно выспался к вечеру следующего дня.
- Е-се-ня, - пискляво протянул кто-то над головой.
Есеня приоткрыл глаза и увидел Хлыста, который водил прутиком по его щеке.
- Воробушек, - рядом присела мама Гожа. - Проснулся!
- Ага, - ответил Есеня.
- Покушаешь?
- Ага, - снова ответил он и понял, что от голода сейчас просто умрет.
У костра собирались разбойники, сами разбирали миски и наваливали в них кашу. Мама Гожа приподняла Есене голову, подоткнув подушку, и поставила горячую миску ему на грудь. Он потянулся к ложке, но в руках ее не удержал.
- Лежи, лежи, я сама тебя покормлю.
Жевать и то было трудно, челюсти почему-то не ворочались, словно кто-то дал ему по зубам, а разбойники потешались над ним всю трапезу.
- Ути-путеньки! Есе-е-е-ня!
- Как там наши маленькие? Кушают кашку?
- Ротик открывай, детонька! За мамку, за батьку!
Есеня засмеялся и подавился кашей. Мама Гожа вытерла ему рот и продолжила. Наелся он, однако, быстро: не смог одолеть и половины миски.
- Жмуренок, - вскочил Хлыст, - а у нас тут есть кое-что для ослабленных.
Он отошел на несколько шагов и вернулся с полной кружкой клюквы.
- Во, Ворошила сказал: если есть не станет - в задницу запихну. Правда, Ворошила?
- Правда, - отозвался тот.
У Есени рот наполнился жидкой, противной слюной - он терпеть не мог кислятину.
- Сахарку бы добавил… - проворчал он, и это были его первые слова за вечер.
- Некуда. Видишь - кружка полная. Давай, открывай ротик, Есеня!
Впрочем, кислая клюква неожиданно показалась приятной на вкус - такой свежей, и сочной, и терпкой.
Он провалялся еще дней восемь, вставая только «в кустики» и возвращаясь усталым, как из долгого похода. Разбойники посмеивались, но каждый норовил принести ему что-нибудь из леса - то кислое яблоко-дичок, то вяжущей, но сладкой рябины, то запоздалой голубики, и клюквы, и брусники. Грибы, которые в изобилии водились вокруг нового лагеря, Ворошила ему есть запретил, и кормили его кашей, которую мама Гожа варила специально для Есени, - разваренной, жидкой и сладкой. Подстреленных куропаток на всех явно не хватало, и Ворошила велел кормить Есеню бульоном и нежным куриным мясом. Рыба здесь ловилась мелкая, несерьезная - выяснилось, что рядом с лагерем находится небольшое озерцо, которое питается ключами. Какая тут может быть рыба? Пропахшие тиной щучки, жирные лещи да карасики. Но и карасиков Есеня ел с завидным аппетитом - он вообще ел не останавливаясь, раз по шесть в день. Больше всего ему хотелось молока, он и во сне видел кринки с молоком, но в лесу такой роскоши не было, поэтому он помалкивал.
Пока Есеня болел, разбойники давно успели выстроить три землянки, а он так и не увидел, как их делают - уютные, прочные и теплые домики с земляной крышей за несколько дней. Два домика отводились под спальни, а третий служил кухней, столовой и жильем для мамы Гожи. Хлыст и Щерба заняли для Есени место - у печки, подальше от входа, и уверяли, что оно самое лучшее.
Рубец исследовал лес вокруг лагеря и выяснил, что в часе ходьбы лежит кабанья тропа, да и следы лосей встречаются часто. Есеня еще не ходил, когда в лагерь притащили первую тушу свиньи - по сравнению с домашней мясо ее было жестким и не таким жирным. Есене скормили печень, которую он ненавидел всей душой, но Ворошила был непреклонен. Если бы Есеня мог увидеть себя со стороны, то, наверное, не стал бы сопротивляться.
- Я тебя поставлю на ноги, - угрожающе шипел Ворошила, сжимая Есене шейные позвонки, - ты у меня здоровей чем был станешь!
- Дяденька! Не хочу печенки! - хохотал и извивался Есеня.
- Жри, а то шею сверну, как куренку!
Ворошила вообще мучил его постоянно - то компрессами, то растираниями: все они как нарочно жгли кожу; поил горькими отварами, от которых кашель только усиливался, и еще заставлял глубоко дышать и переворачиваться с боку на бок.
Иногда рядом с ним подолгу сидел Полоз, рассказывая интересные истории, - оказывается, и он, и Ворошила не всю жизнь прожили в лесу, а учились в Урдии, и самым разным наукам, почти как благородные. Только не смогли долго жить у моря - вернулись к своим, в лес.
- А зачем, Полоз? Зачем ты учился? Неужели интересно было? - удивлялся Есеня. Для него обучение наукам сводилось к азбуке и отцовским подзатыльникам.
- Превзойти хотел. Заело меня, что они такие умные и благородные. Чем я хуже? А потом понравилось. Но толку все равно никакого нет. Зачем в лесу геометрия да философия?
Болеть Есене было очень скучно. Ему надоело лежать - то у костра, то в землянке, - но стоило подняться на ноги, как он тут же понимал, что больше нескольких шагов пройти не сможет: колени гнулись, голова кружилась до тошноты, и внутри все дрожало от напряжения. Разбойники смеялись, завидев, как он встает и пошатываясь бредет к кустикам.
- Жмуренок! Тебе помочь штаны спустить? Или, может, подержать чего надо? А то еще уронишь!
- Иди подержи… - отвечал Есеня. Голос у него тоже был слабым, и издали никто не слышал, что он отвечает.
От скуки и желания отомстить ему снова захотелось придумать что-нибудь веселое, но как это сделать лежа? В конце концов ему пришла в голову одна штука - он, правда, сомневался в ее благополучном исполнении, но результат был что надо. В свою фляжку он налил кваску и для верности добавил сахара. Обычно квас разливали из больших бутылей, во фляжках почему-то держали только воду, так что, по его прикидкам, никто не ждал от фляжки подвоха. Когда за завтраком у костра собрались все разбойники - а за время его болезни и раненые успели поправиться, - Есеня, обычно лежавший ближе всех к огню, встряхнул фляжку и сделал вид, что винтовая крышка закручена слишком сильно. Сначала никто не обратил на это внимания, но Есеня приложил все усилия к тому, чтобы разбойники заметили его «мучения».
