- Батя, - сглотнул Есеня, уткнувшись ему в плечо, и вдохнул отцовский запах: пота и железной окалины.
- Как ты вырос, сынок… - прошептал отец, прижимая его к себе так сильно, что хрустнули ребра.
- Бать, я был такой дурак, - сказал Есеня и шмыгнул носом. Он хотел сказать еще много чего, но почему-то слова застряли в горле.
Отец потянул его за собой во двор, захлопнул калитку и запер ее на тяжелый засов.
- Пойдем, пойдем в дом. Мамы нет, девчонок тоже. Я их отправил в деревню.
- Я знаю.
- Сынок, ну, рассказывай, как ты? Что с тобой было?
Есеня перешагнул через порог: на столе горела одинокая свеча, рядом с ней лежал недоеденный кусок хлеба. И в кухне действительно топилась печь.
- Сейчас я дров подкину, - засуетился отец, - ты, наверное, замерз.
- Да не, ничего.
- И щей погреем. Ко мне Чаруша приходит, готовит, прибирает.
Отец вышел в сени и тут же вернулся с горшком щей. Есеня окинул кухню взглядом и увидел на стене между печью и родительской спальней булатный нож с красивой костяной рукояткой.
- Бать, мне нельзя долго… - вздохнул Есеня. - Меня Полоз ждет.
- Ты что, хочешь уйти? - отец с грохотом уронил чугунный горшок на плиту и посмотрел на него испуганно и растерянно.
Есене вовсе не хотелось уходить. Наоборот, ему хотелось остаться тут навсегда. Настолько хотелось, что слезы навернулись на глаза.
- Бать, я открою медальон и вернусь. Это быстро, вот увидишь. Я за ножом пришел.
- Медальон? - отец посмотрел на Есеню, удивленно наклонив голову.
- Да, бать! Я знаю, как открыть медальон.
- Но щей-то поешь? - отец понурил голову и съежился.
Есеня с тоской посмотрел в темное окно и покачал головой.
- Не, - ответил он и вдруг вспомнил: - Да, бать! Вот еще…
Он расстегнул фуфайку и полез в потайной карман.
- Вот, - сказал он и протянул отцу монетку. - Это я сам заработал. Булат сварил. Вообще-то было больше, но нам на дорогу надо было…
- Это что же? - отец долго разглядывал деньги. - Золотой?
- Ага, - равнодушно кивнул Есеня. - Маме там купи чего-нибудь. И девчонкам сладенького. А я пошел…
Он уже распахнул дверь в сени, когда увидел свет на улице, и сперва даже испугался и подался назад, в дом. Но, приглядевшись через окно кухни, понял, что боялся напрасно: это сын соседа привез полные сани дров и сновал вокруг них с фонарем в руках, открывая ворота. Глупо было бы попасться ему на глаза. Конечно, можно выбраться через чердак, но придется прыгать оттуда на крышу соседей - они точно выскочат на двор посмотреть, не вор ли это лезет…
Не век же сосед будет перетаскивать в сарай свои дрова? И что это его дернуло привезти их на ночь глядя?…
- Погоди, сынок, - отец тоже вгляделся в свет соседского фонаря. - Не надо, чтобы он тебя видел. Ненадежный он…
Есеня сжал губы: интересно, что бы сделал в такой ситуации Полоз? Ну да, Полоз просто не пошел бы к себе домой…
Но если ждать, то почему бы не похлебать щей? Есеня, оглядываясь то на дверь, то на окно, скинул фуфайку. Он не ел с самого утра…
Щи, сваренные Чарушей, оказались не хуже маминых. И Есеня, захлебываясь и перескакивая с места на место, рассказывал о своих приключениях. Отец предложил бросить медальон и уехать в Кобруч, но Есеня отмахнулся:
- Бать, в Кобруче плохо. Я там чуть с голоду не умер. В Урдии еще ничего, там море. Я хочу летом на море посмотреть - говорят, Урд летом очень красивый. Но знаешь, жить-то лучше дома. Съездить посмотреть - это здорово. А жить - нет уж. А еще меня Улич зовет учиться у него, он меня всю зиму учил и сказал, что я способный.
Отец кивал и тоже посматривал в окно. Когда Есеня рассказал ему про харалуг и про то, что булатным ножом можно открыть медальон, отец поверил. Сразу поверил, в отличие от Полоза, нисколько не сомневался. И сказал:
- Я знаю, ты металл чувствуешь. Значит, и с медальоном не должен ошибиться. А что Полоз тебе не верит - так он никогда никого не слушал.
- Правда, бать? Ты правда так думаешь?
- Конечно. Ты ведь булат сварил. Знаешь, когда Мудрослов еще не знал, что это ты, он так и сказал: я хочу пожать руку этому мастеру.
- Ничего себе! - Есеня хохотнул, но вовремя спохватился и в который раз взглянул в окно: сосед еще не закрыл ворота. Да сколько же можно! Уж не нарочно ли он?
- Есеня, послушай. А тебе так нужен этот медальон? Может, ну его, а? Столько беды от него…
- Бать, ты что, не понимаешь? - Есеня вдруг стал серьезным. А не обидится отец, если так в лоб говорить с ним о его ущербности? - Бать, это ведь я для тебя…
- Что «для меня»?
- Если медальон открыть, ты станешь… такой, как раньше был. Ну, еще до того, как я родился…
Отец вскинул голову, и в его глазах мелькнул испуг. Может, он вовсе не хочет быть таким, как раньше? Ведь ущербные всегда говорят, что стали счастливыми.
- И ты только для меня затеял все это? - тихо спросил он.
- Конечно, бать! Меня Избор твоей саблей ранил, вот, - он поднял подбородок и показал тонкий шрам. - Но я ему так и сказал: мне все равно, что будет, но медальон я не отдам. Хочу, чтоб мой батя стал такой, как раньше!
- Сынок… Не надо… Я и так как-нибудь проживу. Давай уедем.
- Нет уж! Да и какая разница теперь-то? Ножик взять и открыть. Делов!
В обеих спальнях одновременно зазвенели выбитые сильными ударами стёкла, и тут же раздался грохот у калитки. По полу загремели тяжелые шаги, а в это время стража во дворе, сломавшая забор, уже выбивала дверь в сени. Нет, не зря сосед возился перед домом со своими дровами! Ловушка! С самого начала это было ловушкой!
Отец побледнел и шагнул к двери.
- На чердак. Быстрей, - шепнул он, сунув в руки Есене фуфайку.
Есеня кивнул и рванулся к лестнице, но из детской спальни вышли сразу трое, а вслед за ними - еще трое из родительской. Отец перегородил им дорогу, Есеня схватился за ступеньки, и в этот миг рухнула дверь.
Их было очень много, они заполнили всю кухню. Есеню, успевшего подняться на несколько ступенек вверх, за ноги стащили на пол, он потерял отца из виду - похоже, того сбили с ног. А может, убили? Нет!
- Батя! - закричал Есеня. - Пустите! Пустите меня!
Он начал бешено рваться из цепких рук, он кусался, царапался и бил стражников босыми пятками. Его тащили к двери, он упирался, извивался ужом и грыз зубами все, до чего мог дотянуться. Стражники вскрикивали и разжимали ненадолго руки, но их было много, очень много! Его выволокли во двор и хотели связать, но Есеня бился так отчаянно, что у них ничего не вышло. Он не чувствовал боли от увесистых ударов, которыми они надеялись заставить его подчиниться, он не давал заломить себе руки за спину и дрыгал ногами, которые с трудом держали четверо стражников. И стоило им на секунду ослабить хватку, как пятка Есени тут же влетала кому-нибудь в лицо. Едва чья-нибудь рука приближалась к его запястью, он впивался в нее ногтями, и ее сразу отдергивали.
