Моргот закатил глаза, недовольно покачал головой и направился к выходу, игнорируя наше присутствие. Бублик потащил меня за ним. Если бы мы тогда знали, какие проблемы волнуют Моргота, мы бы к нему и не сунулись. Но он не посвящал нас в свои проблемы.
Моргот оглянулся, только когда мы прошлепали сзади него по лестнице наверх.
- Ну? Быстро. Что вам надо? - он торопился и был раздражен.
- Моргот, понимаешь, у Сили завтра день рождения. Он там плачет…
- О безвозвратно ушедшей молодости, что ли? - фыркнул Моргот.
- Нет. О папе с мамой. Когда он жил дома, у него была бабушка. Когда бабушка умерла, его отдали в интернат. Но ему каждый год справляли день рождения. Пока он не попал в интернат.
- Это здорово, а от меня вы чего хотите?
- Я не знаю. Он плачет, понимаешь?
- Ты хочешь, чтоб я тоже поплакал?
- Нет, - ответил Бублик, развернулся и пошел назад, в подвал. Он в первый раз обиделся на Моргота, больше я никогда не видел, чтобы Бублик обижался. Моргот пожал плечами и направился в противоположную сторону. Я постоял немного, глядя ему вслед, и спустился вниз, за Бубликом.
Силя уже уснул, а мы с Бубликом еще целый час придумывали, как поздравить Силю с днем рождения. Денег у нас было совсем немного. Мы вытрясли наши кубышки, пересчитали все, что оставалось от денег на продукты, выданных Морготом, и пришли к выводу, что их могло бы хватить на маленький тортик и бутылку колы. Бублик думал про подарок, хотя бы очень маленький, какой-нибудь трансформер или фонарик, и мы отложили это до завтра, когда можно будет походить по магазинам и выбрать что-то подходящее.
Моргот вернулся часов в восемь утра, как всегда усталый и заспанный. Обычно он бывал весел и возбужден, когда возвращался с деньгами, но в тот день веселым я бы его не назвал. Мы с Бубликом собирались потихоньку от Сили бежать по магазинам и умывались, когда Моргот спустился в подвал, швырнув на стол палку колбасы - хорошей колбасы, не такой, как мы обычно покупали. Потом постоял немного и не пошел к себе, а сел за стол и включил чайник.
- Бублик, долго ты там еще плескаться будешь? - спросил он через минуту.
- Щас, - ответил тот, сорвал с гвоздя полотенце и подошел поближе.
- Раз у Сили день рождения, купите чего-нибудь. Ну, пирожных там… Лимонада. Мороженого.
- Может, лучше торт? - спросил я, радостно подскакивая к столу.
- Во, торт купите. Свечек каких-нибудь. В общем, чтобы все было как надо, - он выложил на стол пятисотенную купюру. - Подарок еще купите какой-нибудь. Только нормальный подарок. Книжку там…
Он подумал и добавил сверху еще две сотни. По сравнению с нашей мелочью это было целое состояние, и я едва не закричал «ура».
Моргот продал машину в другом месте, не там, где его хорошо знали, и денег получил меньше, чем рассчитывал, но торговаться не стал. Он не хотел уезжать даже на два месяца и понимал, что два месяца - минимальный срок. Что произойдет без него за это время? Возможно, ему некуда будет возвращаться. Деньги он собирался разделить: половину оставить нам, а половину взять с собой. Чтобы каждый день гулять по кабакам, этого было маловато, но чтобы не отказывать себе в маленьких радостях жизни - вполне достаточно. День рождения Сили немного спутал его планы, но Моргот легко расставался с планами, так же как и с деньгами.
Он не боялся разгуливать по городу, напротив, сидя в подвале рисковал гораздо больше, поэтому поход в «Детский мир» откладывать не стал. И долго раздумывал, какой подарок купить: велосипед или железную дорогу? Но велосипеды пришлось бы покупать всем четверым, от одного велосипеда толку мало, а покупка четырех велосипедов была ему не по карману. Железной дороги должно было хватить на всех, в том числе и на Салеха.
Она стоила сумасшедших денег. Хватило бы на два велосипеда. Но, увидев эту штуку, ни на какую другую Моргот бы уже не согласился. Он выгреб из карманов почти все, что взял с собой из дома, и долго чесал в затылке. Вежливая продавщица предложила ему купить вариант попроще и подешевле, но Морготу дешевая железная дорога не нравилась. Там нельзя было раскладывать рельсы по своему усмотрению - только по кругу, - и единственный паровозик на пластмассовых колесах развалился бы через три дня. Он перестал сомневаться, набросал на прилавок скомканных мелких купюр и брезгливо велел, немного подумав:
- И бантик какой-нибудь привяжите сверху…
- Это подарок? - улыбнулась продавщица. - Мы сейчас его упакуем, как положено подарку!
Моргот поморщился:
- Дорого?
- Нет, для такой покупки - бесплатно.
- Ну пакуйте… - Моргот посмотрел в потолок: почему-то он чувствовал себя неловко, как будто делал что-то предосудительное.
Проходя мимо книжного отдела, он приостановился. Силя и книга, конечно, были не очень-то между собой совместимы, но Моргот все равно купил несколько штук - на всех, включая Первуню. А чтобы Силю порадовать, взял в спортивном магазине отличный и недорогой фонарик - мальчишки любят такие вещи.
С почтальоном договориться оказалось нетрудно - он согласился своей рукой написать адрес, где вместо номера квартиры значилось: «Подвал», поставил почтовый штемпель и обещал принести подарок ровно в четверть пятого. Он хорошо знал всех нас (так же как нас знали в окрестных магазинах): мы иногда помогали ему разносить почту - за мелкую мзду, конечно, но не деньгами, а полезными (с нашей точки зрения) вещами вроде гашеных марок, сургуча, пустых почтовых бланков и прочей ерунды. Моргот об этом даже не подозревал и очень удивился, когда почтальон не взял с него денег. Более того, он сильно забеспокоился: бескорыстие почтальона напугало его, заставило искать несуществующую подоплеку в его поступке. Ему не пришло в голову, что почтальон может попросту забрать железную дорогу себе; Моргот опасался, не побежит ли тот к телефону, едва за ним закроется дверь.
Мы накрыли потрясающий стол. Мы выдвинули его на середину и даже купили на него тонкую полупрозрачную клеенку, упрямо называя ее скатертью. Я радовался так, как будто это был мой собственный день рождения, и, наверное, Бублик разделял мою радость. Первуня, еще числившийся в больных, но уже забывший о своем ухе, скакал вокруг стола и поминутно спрашивал, когда начнется «день рожденье». Только Силя сидел в углу, насупленный и нахохлившийся. Мы надеялись его растормошить, но понимали: ему нужен не день рождения, ему нужно совсем другое. Нам троим не на что было надеяться, и мы не надеялись, мы радовались тому, что у нас есть, и добра от добра не искали. Ребенок не может бесконечно упиваться своим горем, он не станет жить с ним, лелеять его каждую минуту - постарается о нем не вспоминать. Но если в конце этого черного тоннеля брезжит свет надежды, ей нельзя не отдаваться, хотя бы время от времени. Я не знаю, кому из нас было легче: мне, у которого никакой надежды на возвращение родителей не было, или Силе, который лелеял в себе эту надежду, взращивал ее, превращал в веру и опирался на нее, как на нечто почти свершившееся.
