Понятно стало, почему Берендею удалось убежать. Заклятый не владеет медвежьим телом, как это умеет сам бер или берендей по крови. Этому надо учиться так же, как человек учится ходить, бегать, танцевать, кататься с ледяной горы. Это приходит с опытом, которого у Заклятого нет. Не может он контролировать и превращения в бера. До трех лет Берендей тоже не умел этого. И только когда отец забрал его у матери, он начал постепенно этому учиться. Маленьким ему стоило разозлиться или испугаться, как он тут же оборачивался медвежонком. И наоборот, если в облике медвежонка он терялся или тосковал, то немедленно становился мальчиком. Полностью взять под контроль превращения он смог только годам к семи. А Заклятый не может превратиться в бера или человека по своей прихоти, как Берендей, с ним это случается непроизвольно. Как вчера ночью: ему стоило сказать лишь несколько жалобных слов Юлькиной маме, и она бы открыла дверь. Но вместо этого он разозлился - и тут же стал бером.
Конечно, проще всего было бы взять ружье, выследить его и застрелить, но Берендей пока не мог представить себя убийцей другого берендея, даже Заклятого, - так же, как не мог убить бера и тем более медведицу. Это все равно что убить брата, сестру или мать. А убийство человека для любого берендея было самым главным табу в жизни.
Впрочем, пока не оставалось больше ничего. Рано или поздно Заклятого убьют. Только по долгу службы это было прямой обязанностью егеря - пойти в лес и убить медведя-людоеда: что может быть проще?
Берендей не хотел ни у кого просить помощи, потому что Заклятый мог раскрыть своим преследователям Тайну. Значит, это обязанность вдвойне: и как человека, и как берендея.
Привычный путь занял у него меньше сорока минут, за поворотом лес расступился, и Берендей увидел свой дом. Он не сразу понял, почему дом выглядит так непривычно, и только подойдя ближе, разглядел, что в доме выбиты все стекла. Ему навстречу не выбежал Черныш - матерая лайка, любимый зверь, отличный охотник и преданный друг. Берендей ускорился и вошел во двор.
- Чернышка! - позвал он, но ему никто не ответил.
Он свистнул, потом позвал еще раз. Конечно, Черныш мог пойти поохотиться, тем более что Берендея не было почти трое суток. Но Берендея могло и месяц не быть дома, а Черныш неизменно встречал его, когда он возвращался. Пес чувствовал появление хозяина заранее, оставлял свои собачьи дела и мчался домой.
- Чернышка! - позвал он совсем тихо, уже понимая, что Черныш не выйдет ему навстречу.
Тот лежал на ступеньках крыльца: он умер, защищая хозяйский дом, как и подобает преданному псу. У него был расплющен череп - так же, как у несчастного Ивана, убитого Заклятым.
«Мужчины не плачут» - это первая заповедь, которой научил его отец. Берендей не плакал лет, наверное, с четырех. Никогда. Даже прощаясь с отцом, даже зная, что тот уходит насовсем.
Берендей присел на ступеньки и положил на колени изуродованную собачью голову.
- Чернышка…
Берендею исполнялось четырнадцать, когда отец принес в дом черного щенка, веселого и толстого. До этого у Берендея не было своей собаки, их старый Полкан признавал хозяином только отца. А Черныш стал собакой Берендея. Отец не вмешивался, Берендей сам выкормил и выучил собаку, сам водил на охоту.
Он уткнулся лицом в холодную окровавленную шерсть на загривке пса. И шептал мертвой собаке ласковые и утешительные слова. О зверином рае и о том, что лет через сто (а может, дней через пять) он придет за ним туда и заберет его с собой.
А поднялся на ноги в бешенстве.
- Убью! - прорычал он на весь лес, словно уже обернулся и был вставшим на задние лапы бером.
И пошел в дом за двустволкой.
Дверь оставалась распахнутой, в доме едва ли было теплей, чем на улице, а под ногами трещали битые стекла. Берендей вбежал в комнату отца и привычным жестом потянулся к стене над кроватью: ружья не было. Он понял это только тогда, когда рука скользнула по пустой стене.
- Ничего. Я убью тебя голыми руками, - прошипел он сквозь зубы и вышел на крыльцо.
Солнцу оставалось светить не больше двух часов. Берендей вдохнул поглубже и оглядел двор.
- Я сдохну, но я убью тебя.
Он легко сбежал с крыльца и направился к лесу. Первый раз за последние трое суток он ничего не боялся.
Следы бера вели его вперед: Заклятый прошел здесь этой ночью, ясной и безветренной. А поскольку он был Заклятым, то даже не умел путать следов, как это делает настоящий бер.
Берендей шел по следу часов пять. В лесу стемнело быстро, и он потерял счет времени. Следы кружили по лесу: Заклятый бродил без какой-то определенной цели. Берендей раза три прошел в километре от своего дома. Как только страх брал его за горло, он вспоминал Черныша, и на смену страху тут же приходила ярость. И желание во что бы то ни стало догнать Заклятого. Берендей не думал особенно, что сделает, когда его догонит: казалось, его гнева хватит на то, чтобы справиться с огромным бером. Может быть, Берендей был прав. Во всяком случае, Заклятый не искал встречи с ним, иначе бы ответил на крик и вышел навстречу.
Берендей спотыкался и падал. Он не высыпался три ночи подряд, и усталость давала о себе знать, но бешенство толкало вперед, и он упрямо шел по следу. На четвертом часу пути он неожиданно подумал, что стоило надеть лыжи: тогда Заклятый был бы в его руках. Берендей выругался, проклиная собственную глупость, и его ярость сменилось отчаяньем. Весь этот поход от начала до конца был невообразимой глупостью: выйти в лес на ночь глядя, без оружия, без лыж, не взяв с собой ни крошки еды… И надеяться справиться с трехметровым бером-оборотнем!
Пока злость клокотала у него в горле, он еще мог двигаться вперед, а теперь почувствовал себя опустошенным и раздавленным.
Он огляделся: до поселка было около двух километров, до дома - примерно пять. Берендей решил идти в поселок: все равно надо раздобыть ружье. Не то что охотиться на бера - ночевать одному в доме без ружья опасно.
Минут через сорок он постучал в окно Михалычу, старому охотнику и другу отца.
- Михалыч, продай ружье, - начал Берендей с порога, не успев ни поздороваться, ни раздеться.
- Погоди, зайди сначала.
- Егорушка! - обрадовалась жена Михалыча.
- Здравствуйте, Лидия Петровна.
- Ты что ж без шапки да нараспашку бегаешь? Двадцать два градуса уже, а к ночи до тридцати обещали, - недовольно покачала она головой.
- Да ладно, - отмахнулся Егор.
Михалыч знал его совсем мальчишкой и годился ему в деды. Старики жили одиноко и жалели его. Их дочь лет двадцать назад уехала в Москву, там обзавелась семьей и наезжала к родителям раз в год, а то и реже. Лидия Петровна вязала Берендею носки и свитеры: вязать она любила, а подросшие внуки-москвичи не очень-то жаловали ее простые, добротные вещи.
- Проходи, сядь, как человек, и объясни по-человечески, - строго сказал Михалыч, вешая его ватник на вешалку. - И сапоги снимай, надевай тапки.
