Когда до городских строений оставалось километра четыре, чЕЛОВЕК вдруг опустил контейнер и сел возле него, свесив со стены свои пластмассово-металлические ноги.
– Ты чего, «Николашка», расселся! Совсем скурвился, лодырь! – закричал на него Белобрысов, шедший замыкающим. – Вставай!.. Или поломка в тебе какая?
– Исправен я, – ответил «Коля». – Но продолжать движение боюсь, страшусь, ужасаюсь, попугиваюсь я.
– Уж не знаю, что и думать, – признался Чекрыгин. – На всех планетах, где мне приходилось бывать, чЕЛОВЕКИ никогда не проявляли страха, они на это не программированы. А здесь – уже не первый случай…
…С правой стороны, из леса, донесся невнятный шум. Он быстро нарастал. Скоро можно было различить треск ломаемых ветвей, топот, какие-то завывания. И вот на поляну, простирающуюся между стеной и лесом, вырвалось несколько крупных четвероногих. Они мчались к стене, явно ничего не соображая от страха. Напоминали они земных лошадей, но головы их были увенчаны рогами. Серые спины рогатых коней лоснились от пота, на губах пузырилась пена. Тычась мордами в кирпичную кладку, они выли громко и тоскливо.
– Симпатизаторы не включать! – приказал Чекрыгин. – Нам эти лошади не опасны, симпатизация же может расслабить их, задержать. А им надо спасаться. Они бегут от охотников.
Тем временем животные, осознав непреодолимость препятствия, пустились в бег вдоль стены в сторону, противоположную городу. Вынув карманные дальнозоры, мы стали вглядываться в лес. Охотников видно не было. Мы решили идти дальше; ведь даже если мы и увидим их, воспрепятствовать охоте мы не сможем: люди не имеют права вмешиваться в действия иномирян.
– Эй ты, деятель жэка, хватит играть в нищего! – обратился Павел к чЕЛОВЕКУ. – Вставай, а не то вниз тебя спихну!
– Идти опасаюсь, содрогаюсь, дрожу, трепещу я, – ответил «Коля», однако все же встал и взвалил на себя контейнер.
– Это ушасно! Это ушасно! – услыхали мы взволнованный голос Лексинена.
Я подумал было, что его восклицание относится к несдержанной речи Белобрысова. Но нет! Астролингвист, побледневший, встревоженный, стоял, приложив к глазам дальнозор. Он сказал, что они – их трое было – промелькнули сейчас вон в том просвете между деревьями. Они спешат по направлению к кладбищу, преследуя рогатых коней.
– Кто «они»? – строго спросил Чекрыгин, наведя свой дальнозор на лес. – Там никого нет.
– Описать не могу, – глухо молвил Лексинен. Запинаясь, он поведал нам, что хоть он и знает много земных и иномирянских языков, но ни в одном языке нет слов, чтобы выразить, как страшны и отвратительны увиденные им существа.
– Понимаю ваше состояние, – серьезно произнес Павел. Я в темных поисках тону, Напрасно голову ломая, Как подобрать слова к тому, Чего не выразишь словами.
– Они ушасны, ушасны, – повторил лингвист.
– Тем не менее нам следует продолжать свой путь, – сухо сказал Чекрыгин.
25. Мы в Безымянске
Пешеходная стена окончилась на городской площади таким же вертикальным торцом со скобами, каким началась на кладбище. Мы спустились на занесенную песком мостовую. Безлунная ялмезианская ночь еще не настудила, но уже смеркалось. Шестиэтажные здания, обступившие площадь, были безмолвны, мрачно чернели пустые оконные проемы. Выросшие на наносной почве лилии забвения начали раскрываться к ночи; над их белыми чашами колыхались волокна холодного синеватого огня. Внезапно откуда-то вылетело несколько больших птиц. Они стали кружить над нами, крича громко, но не злобно и не встревоженно; потом улетели – и снова настала тишина. Затем послышался писк, сорная трава заколыхалась, качнулись лилии. К нам приближалось несколько небольших животных; походили они на земных кошек, но полному сходству мешали длинные висячие уши. Выпучив круглые глазища, они начали рассматривать пришельцев, не проявляя при этом ни малейшего страха, хоть мы и не включили симпатизаторов.
– Ничего себе ушастики. Отвез бы домой парочку таких, да закон… – нарушил молчание Белобрысов. Не трожьте животных, ребята, Они симпатичный народ; Людье пред зверьем виновато На сто поколений вперед.
– Наша главная задача – найти место для ночлега, – объявил Чекрыгин. – Но прежде осмотрим вон тот постамент. – Он указал на середину площадки, где из дюны возвышался некий каменный пьедестал. – чЕЛОВЕК, запусти люксптицу! Над площадью на двух крылообразных плоскостях повисла мощная лампа-прожектор. В ее зеленоватом свете покинутые здания приобрели особую трагическую четкость. Мы подошли к широкому пьедесталу. Из гранита торчали платиновые обрубки ног, сама статуя валялась на пандусе, наполовину занесенная песком.
– Может, царя какого-то они свергли? – начал размышлять вслух Павел. – Ведь статую не ветер свалил, не землетрясение – тут зубилом поработали… Нет, ботинки больно уж простые, не царские.
Лексинен тотчас же подтвердил эту мысль Белобрысова, сообщив, что мемориальная надпись на пьедестале очень коротка, явно без титулатуры и состоит только из имени. Это был не царь, не полководец, но ялмезианин глобально известный. Затем астролингвист приказал «Коле» направить на лежащий монумент воздушный шланг. Когда статуя была очищена от наносов, Павел воскликнул:
– А старичок-то – наш старый знакомый! Мы с ним на станции встречались!
Действительно, лицо скульптуры имело явное сходство с той старческой головой, что была намалевана на стене станционного здания. Только здесь на лице этом яснее читался недюжинный интеллект, отчетливее проглядывало в чертах душевное благородство. В правой руке статуи можно было различить некое подобие стетоскопа; видимо, оригинал ее имел какое-то отношение к медицине. Но тем страннее и загадочнее казался нам этот поверженный монумент.
– Подшибли, подшибли старикана, – покачал головой Белобрысов. Ах, чего ж вы мне понаделали, Ах, чего ж вы мне нагадали!..
Утешайте меня неделями, Утешайте меня годами!
…А может, он всех обидел, – продолжал Павел. – Видать, это профессор. Мало ли, изобрел какие-нибудь пилюли, все на них набросились, а потом вдруг болеть стали…
То, над чем бились большие умы, Стало опасней грозы и чумы.
С площади мы свернули на широкую улицу, ведущую в сторону, противоположную океану. Пройдя с километр, остановились возле двухэтажного здания, на крыше которого маячила объемистая платиновая цистерна. Дом этот пострадал от времени и непогоды менее, нежели соседние; в некоторых его окнах даже стекла уцелели. Решив заночевать здесь, мы переступили через упавшую с петель дверь. Люксптица висела над улицей, но тут было темно, мы приказали чЕЛОВЕКУ светиться.
– Вам светиться буду, но впереди вас идти не буду, боюсь, подрагиваю я, заявил «Коля».
– Вот заячья душа! – возмутился Белобрысов. – Ну и тащись позади, там тебя вернее кто-нибудь по чердаку долбанет!
Любит смерть нагрянуть с тыла, Перед ней бессилен блат.
