Впоследствии, когда Ноэль Оделл пригласил меня принять участие в оксфордской экспедиции на Шпицберген, Марджори присоединилась к нам на первой части маршрута, до северного города Тромсе. Она была леди, и в отличие от нас, суровых мужчин, путешествовала первым классом, а я каждую ночь пробирался по палубам к ее каюте, чтобы еще раз погрузиться в море экстаза, которое она дарила мне, – море, значительно более бескрайнее и прекрасное, нежели то, что волновалось за толстыми иллюминаторами.
Когда я вернулся из Норвегии, наш роман возобновился, но Генри Саммерс уже значительно реже уезжал из поместья и однажды все-таки узнал о проказах жены. Кто-то донес ему, кто-то видел меня, выходящего из спальни Марджори, и я до сих пор не знаю, кто именно. У меня есть два кандидата на роль доносчика – это дворецкий Смитсон, сухопарый старик, строгий и скупой, как Скрудж, и мой друг Дик. Дик по-настоящему ревновал то ли меня к Марджори, то ли Марджори ко мне. С момента, когда мы начали встречаться с миссис Саммерс, Дик отдалился от меня, я стал понимать его значительно хуже и уже не мог читать выражения его лица и жесты, точно открытую книгу. Я не знал, по какой причине мы стали хуже ладить. Скорее всего, Дику просто не хватало моего внимания – он ведь привык к нашим совместным проказам еще со школьных времен. Но была и другая версия: Дик тоже имел виды на мачеху. Просто она выбрала меня.
Развязка произошла в начале текущего года. Генри Саммерс спокойно, не вызывая меня на беседу и даже не предприняв попытки замять скандал, подал на развод. Наши отношения с Марджори практически сразу прекратились – я готовился к экспедиции, она была занята общением с адвокатами.
И в это самое время Дик Саммерс сделал предложение Эвелин, моей сестре. Для меня это было как гром с ясного неба – в течение первых дней после этого известия я вынашивал единственную мысль: как помешать браку этого негодяя (напряжение между нами на тот момент достигло наивысшей точки) с моей замечательной Эвелин! Мне казалось, что такой слабохарактерный, нерешительный мямля, как Дик, не может быть хорошим мужем. В своем последнем письме к сестре, уже смирившись с их приближающимся браком, я написал, что, если она сумеет сделать из Дика мужчину, я буду очень доволен. Здесь и сейчас, в ледяном ущелье, я понимаю, что стоит радоваться поступку Дика и согласию Эвелин. Возможно, она примирит меня с Диком хотя бы заочно, поскольку сам я вряд ли еще когда-нибудь увижу своего друга.
С какими чувствами я вспоминаю Марджори Саммерс теперь? Сложно сказать. Конечно, я уже не люблю ее. По крайней мере не люблю так ярко и страстно, как в начале наших отношений. Она стала охладевать ко мне еще зимой, незадолго до того, как Генри Саммерс подал на развод. Возможно, если бы мы встретились еще раз, мы бы просто улыбнулись друг другу и вспомнили прошлое. Возможно, снова предались бы страсти – я не знаю. Ирония заключается в том, что этот роман принес несчастье многим – и самой Марджори, и нам с Диком. Даже помолвка Эвелин была омрачена бракоразводным процессом Саммерсов. Но в итоге каждый нашел свой выход из ситуации. Моим выходом стала гора.
Норвегия
Меня всегда тянуло к приключениям. Я казался себе бесстрашным и, в принципе, таковым и был. Первым серьезным испытанием стало для меня путешествие в Сноудонию, которое я совершил в восемнадцатилетнем возрасте. Тогда я еще не знал, с чем свяжу свою судьбу, – с морем, пустынями или горами – и хотел попробовать все. Горы Уэльса казались мне достаточно простыми, чтобы с них начать. Но при этом меня не устраивал традиционный для обычных путешественников путь: по пешеходной тропе, с рюкзачком, безопасно и аккуратно. Мне хотелось чего-то более захватывающего. Поэтому я решил подняться на вершину массива Карнеддау – 3000 футов – не пешком, а на мотоцикле.
Собственно, сама идея проистекала в первую очередь из того, что мотоцикл у меня только-только появился, отец подарил мне его на восемнадцатилетие, и я никак не мог наиграться с этой удивительной машиной. Это был новенький Clyno, и, если честно, отец никогда не потянул бы такой дорогой подарок – но ему помог случай. Clyno, как и многие другие мотоциклетные компании, во время войны в несколько раз увеличила мощности, производя простые и надежные мотоциклы для армейских нужд. Окончание войны ввергло множество производителей в жесточайший кризис – на их складах стояли сотни и тысячи непроданных мотоциклов, армии уже не нужных. Компании были вынуждены продавать железных коней по дешевке, а некоторые даже объявили о банкротстве с распродажей имущества за считанные гроши. Clyno попала в группу разорившихся фирм – и мой отец, улучив момент, очень дешево купил совершенно новый, только-только с заводского склада, мотоцикл.
Первое время я гонял как бешеный – по дорогам и по бездорожью – и днями просиживал в гараже, совершенствуя конструкцию и доводя машину до ума. Идея подняться на мотоцикле на гору показалась мне блестящей. Я стартовал из Лланфэрфэчейна, по дороге добрался до начала пешеходной тропы – а дальше поехал по бездорожью. Мой Clyno был на высоте – в прямом и в переносном смысле, и я оказался наверху менее чем через полчаса.
На вершине плато Карнеддау я познакомился с Ноэлем Оделлом. Они были там вдвоем – он и его жена, и смотрели на меня и мой мотоцикл, точно я был самим Сатаной, поднявшимся из ада на пламенеющем коне. В принципе, что-то в этом было – я действительно был разгорячен, глаза мои горели безумием, а мотоцикл извергал клубы дыма и оглушительно трещал. А потом Оделл внезапно улыбнулся. Он понял – видимо, по выражению моего лица, по моему безумному взгляду, – что я – такой же, как и он. Что я не прошел по тропе, которую до меня исходили тысячи людей, но проложил свою собственную, новую, неизведанную, потому что никто до меня не поднимался на Карнеддау на мотоцикле. И Ноэль Оделл протянул мне руку.
Помимо мотоцикла и гребли я увлекался лыжными гонками. Мне нравился снег, нравился его скрип под ногами, нравилось плавное скольжение деревянной поверхности по затвердевшему насту. Когда гребные каналы закрывались на зиму, я целиком отдавался лыжам и даже выиграл в прошлом году кубок Стрэнга-Уоткинса по слалому. Мой тренер и друг, Арнольд Ланн, говорил, что мне нужно срочно бросать греблю и целиком посвятить себя горным лыжам. Он хотел сделать из меня настоящего профессионального спортсмена, не уступающего легендарным швейцарским лыжникам, доминирующим практически во всех соревнованиях. Но в сочетании «горные лыжи» мне значительно больше импонировало слово «горные».
Мы с Оделлом практически не общались до середины двадцать второго года. Лишь когда я поступил в Мертон и стал более или менее заметным студентом (в основном благодаря достижениям в спорте и в прикладной математике), Оделл стал не просто здороваться со мной при редких встречах, но останавливать меня, расспрашивать об успехах и неудачах, рассказывать какие-то истории. Я уже тогда чувствовал, что он присматривается ко мне, хочет использовать мою физическую силу и техническую подкованность в своих целях.
И чуть более полутора лет назад Оделл все-таки пригласил меня в горный поход – конечно, не этот, не последний, а значительно более скромный, все в ту же Сноудонию, где мы некогда познакомились. На этот раз мы отправились в совсем другую часть Карнеддау, к скальному разлому Грейт-Далли в горе Крейг-И-Исфа. Спуск в Грейт-Далли достаточно сложен. Сначала нужно подняться практически на вершину, благо она находится не более чем в 3000 футов от уровня моря, а затем сползать на веревках вниз – медленно, аккуратно, чтобы не сорваться и не разбиться об острые камни. Оделл был ведущим экспедиции, я отвечал за оборудование – карабины, захваты, крюки, веревки. Я и сейчас понимаю, насколько трудным для меня был тот поход, насколько я был не готов к настоящему альпинизму. Лишь мой организм – сильный, здоровый, способный мгновенно приспосабливаться к любым обстоятельствам – позволил мне с честью добраться до заданной точки и вернуться обратно вместе со всеми. Моя усталость не ускользнула от опытного взгляда Ноэля, но он лишь подбодрил меня. «Отличный результат для первой попытки», – сказал он.
