Не знаю, на что рассчитывал Иван Данилович, когда отправлял нас в Тверь. На неземную удачу? Может, ему казалось, что мне подвернётся во вражеском гнезде словоохотливый тверячок, принимавший участие в тайных делишках князя Михаила? Подвернётся, и за кружкой пива расскажет, как они обтяпали это дельце с Кончакой?
Так думалось мне в бессонные ночи, последовавшие за посещением гостеприимного Голована. В тёмном как могила жилище охотника потрескивали рассыхающиеся бревна да наперебой храпели Корней и хозяин, заглушая пение распоясавшихся дедовых сверчков. А я лежал на лавке и таращил глаза в угольную черноту ночи, размышляя. Нет, скорее всего, князь московский не ждёт от меня большого проку в этом расследовании. Верный своей привычке не складывать все яйца в одну корзину, Иван Данилович, хочет использовать любую возможность что-нибудь вынюхать и разузнать. Может быть, мы с Корнеем не одни в Твери. Может и кто другой тайно распутывает следы. В этом случае нам следовало поторопиться. Мы торчим здесь уже полмесяца и чего добились? Ну, пропили чуть не все княжеские деньги, угощая случайных спутников в большом путешествии по городским корчмам. А узнали до обидного мало: точно, была у князя Михаила пленница — супруга князя московского Юрия (тут за Великого князя владимирского его не признавали), да младший брат его — Борис. Вместе с ними в плен после декабрьской сечи под селом Бортнево, сдались ещё и ханский посол Кавгадый, и с ним несколько татарских мурз, сопровождавших его.
Кавгадыя и татар в плену держали вольно. Многие из тверичей видели как Кавгадый чуть не в обнимку с князем Михаилом разъезжали по городским улицам, каждый божий день устраивая то пиры, то охоту. Кавгадый и освобождён был первым из всех. К исходу святок татары всей ордой оставили гостеприимную Тверь. Их провожали по первому разряду, как дорогих гостей. Михаил Ярославович лебезил, угождая Кавгадыю и пытаясь заручиться его дружбой. Как видно, хотел иметь заступника перед грозным Узбеком в своем споре с Юрием за Великое владимирское княжение.
Московские воины просидели в остроге до самой масленицы. Их мытарства я прекрасно знал из рассказов князя Корнея. Только когда князь Юрий с новгородцами миновал Валдай и приблизился к самым границам тверских земель, настал черёд их освобождения. Михаил вышел навстречу новгородцам с сильным войском. Обе рати больше недели простояли на берегах Волги, матеря друг друга, вернее — враг врага, через неширокую в верховьях реку, но на битву не отважились. Подписали мировую, по которой Михаил признавал Юрия Великим владимирским князем, то есть главным князем на Руси. Окончательно решить спор должны были в Орде, куда тот и другой согласились ехать летом. Зимних пленников-москвичей Михаил обещался отпустить тотчас. Среди освобождённых, уходивших из Твери под насмешки и хохот тверского народа был и князь Корней. Его не до конца зажившая рана и княжеский сан давали преимущество: он ехал в санях, на которых разместилось ещё с пяток увечных и калек.
В самый канун освобождения скончалась княгиня Агафья-Кончака.
Глава шестая
На смирного бог нанесет, резвый сам набежит
Весть о появлении на Неве шведских ладей, битком набитых королевскими стрелками, принес в Новгород молодой чухонец из рыбачьей деревеньки, стоявшей в самом устье реки. Он своими глазами видел, как в полдень со стороны Финского залива появилась флотилия под пёстрыми разноцветными парусами, и пристала к берегу. Тяжело нагруженные низко сидящие суденышки останавливались, не доходя до берега, с них прямо в воду горохом сыпались вооружённые люди и, ухватясь за смолёные борта, вытаскивали ладьи через прибой на прибрежный песок. Сам чухонец, бросив на берегу немудреные рыбацкие снасти, лежал за дюнами, и, плача от бессильной ярости, смотрел, как одна за другой вспыхивают огнём хижины его родни и соседей. Шведы согнали на берег всех жителей, отделили от толпы несколько молодых женщин, связав, затащили на корабли, затем деловито перебросали туда же понравившиеся им пожитки, что нашли в домах. Раздался звук рога, воины снова ухватились за борта, вытолкали ладьи на глубину и те, красиво разом повернувшись, побежали вверх по реке.
— Ты, малой, не путаешь чего? Может они не в Неву пошли, а обратно за море? — спросил рыбака десятский из конного разъезда, который случайно наткнулся на шалого бегуна в двадцати верстах от побережья.
— Свеи… река… плыть, — запас русских слов у рыбака был явно не широк, и он, сбиваясь, что-то горячо толковал на своём родном наречии.
— А-а, черт, лопочет, не поймешь что. Мол, сельский староста его послал Новгород предупредить… Лошадь пала… Ладно, Яков и ты, Улеб, садите этого богатыря на коня и дуйте к князю Юрию. Не ровён час, не врёт задохлик. Если поспешать, то завтра к вечеру в город доберётесь.
В горнице княжеского дворца народу собралось — не продыхнуть. Юрий Данилович с неодобрением смотрел на всю кутерьму, что устроили новгородцы по поводу появления шведов. Великое дело, семь-восемь сотен заморских голодранцев, ищущих приключений и дармовой добычи! Стоит шум поднимать… Но новгородцы думали иначе. Вчера ввечеру, не успел князь побеседовать через толмача с одеревеневшим от бешеной скачки инородцем-рыбаком, как со стороны города докатился надрывающий душу звон вечевого колокола: ушлые новгородцы прознали о шведах одновременно с князем. И до самой темноты на торговой стороне шла пря и стоял неумолчный мат в речах по спасению отечества и родительских святынь. Страсти несколько остудил архиепископ владыка Давыд, призвавший новгородцев доверить решение об ополчении Великому князю да посаднику с выборными лучшими людьми.
— А как порешат они, выборные ваши, — увещевал владыка, — то ударим в колокол снова, и здесь решение утвердим.
Владыке поверили. И вот теперь выборные собрались в княжьих хоромах, решали. Князь Юрий сидел на троне, высоченная спинка которого и стульчак были обиты горностаем. Поблизости от него на таких же креслах, но пониже и поплоше, устроились посадник Семён Климо́вич, архиепископ и наместник Афанасий, брат князя Юрия. Скамьи для остальной выборной братии от новгородского люда стояли вдоль стен горницы, оставляя незанятой середину её, куда всякий имевший что сказать, выходил для слова. Слов у новгородцев находилось немало, сидели в духоте уже полдня, но всё ещё никак не докончили дела. Хотя спор шёл всего лишь о том, кому и сколько вкладываться в оборону и какими силами идти на шведов.
«Всех бы перевязал, да покидал за окошко!» — злился Юрий, но вынужденно сдерживался. А сил было: дружина самого Великого князя и дружина наместника — пятьсот обученных воинов. Архиепископ мог, при желании, вооружить и выставить на поле ещё пятьсот (так и называлось — архиепископский полк), да городское ополчение, куда каждый из пяти городских концов выставлял в зависимости от нужды известное количество ратников, и в которое охотой ли, неволей ли должны были идти все — купцы, ремесленники, смерды. Вот ополченцы и мутили воду: «Пусть князья своей дружиной со свеями управляются! На то и посажены тут. А коли всякий раз ополчение собирать — работать некогда станет! Ведь двух месяцев не прошло, как ходили с князем Юрием под Тверь…». Юрий видел справедливость купчишек, и оттого серчал ещё сильнее. Но внешне этого он никак не проявлял, сдерживался, лишь при особо не нравившихся ему высказываниях дёргал и сучил ногами да выплескивал с донышка кубка остатки вина назад за спину, на сапоги ни в чём не повинного виночерпия. Бесился Великий князь, но понимал, что именно вот эти противные людишки и есть главная опора и надёжа в его войне за первенство на Руси. Чтоб им провалиться!
