— Да-а-а, подвезло тебе, паря, что на меня нарвался! — охотник несколько раз истово перекрестился в красный угол. — Прости, Господи, не сочти за грех, что помогаю малым сим… Князья, их дело князье, сами меж собой разберутся. А нам сироток жалеть надобно. И в Писании сказано: не судите, да не судимы будете!
Он снова несколько раз горячо перекрестился и, видимо сочтя, что Господа он убедил, вернулся к земным делам:
— Верстах в десяти стоит у меня избушка, а неподалёку есть скит. Живёт там божий человек отец Сильвестр. Вот к нему я вас и сведу завтра.
— Не могу я, дядя Тима. Мне б остаться, узнать как там с Корнеем?
— Э-э-э, паря, ежели он мёртвый, ты ему ничем помочь не сможешь. А живой — так тем более пора вам ноги уносить.
— Ты, дядя Тима, плохо Корнея знаешь, он не выдаст. Если б выдал, нас бы ещё ночью похватали!
— Тебе, конечно, виднее насчёт дружка своего… Только когда калёным железом ожгут — у любого язык развяжется!
Я вспомнил свою весёлую прогулку по московской темнице, вспомнил князя, которого валяли в пыли угрюмые мордовороты. Мда-а-а, третий раз за неполные пять месяцев загреметь в железа, такое не каждый сможет выдержать. Скорее всего, если Корней жив, то — ранен. А раны можно, например, солью натереть…
— Дядя Тима, ну почему ты всегда правый? А я когда-нибудь таким умным стану?
— Если завтра из Твери смотаешься и проживёшь ещё лет триста.
— Уговорил, идём на твою заимку…
— Что ж, нам сразу на Москву нельзя? — раздался голос. Мы обернулись: в дверях комнаты стояла Салгар. Тщательно одетая и, казалось, вовсе не только что восставшая от сна. Солнце, опустившееся на край недалёкого леса, ярко освещало последними лучами внутренности охотничьего логова, в избе было светло, и я смог, наконец, толком рассмотреть наше ночное приобретение. Оно было хорошо! Точнее, она была хороша: тонкая в стане, с правильными чертами лица, мало похожего на лица смуглых широкоскулых степнячек, каких мне доводилось видеть. Слегка вьющиеся тёмные, но не иссиня-чёрные, волосы были собраны в длинные косы. Обряжена Салгар была в русский сарафан тёмно-малинового цвета и цветастый платок, завязаный на миленькой головке каким-то особым образом и придававший лицу игривый легкомысленный вид.
— Ты смотри, за какими бабами москвичи по ночам лазают! — ахнул бобыль. — Ну, брат, у тебя губа не дура. А ты, краса, присядь к столу. Не знать бы кто ты, подумал бы — княгиня! Ночью я тебя не пытал, как да что. А теперь уже и не надобно — Санька сам рассказал всё. Но про Москву ты забудь. Сейчас и в городе и на дорогах творится такое — не приведи Господи! Вмиг заграбастают вас.
— Старик дело говорит, надо переждать чуток, — сказал я, невольно любуясь женщиной. На языке у меня вертелся вопрос, но задать я его не успел. Салгар, словно догадавшись про то, что мучает меня, улыбнувшись, сказала:
— Ночью едва догнала тебя. Такой прыткий, даром что голова разбита…
На меня снова нахлынули боль и ужас ночи. Снова я увидел беспомощную женскую руку протянутую к ребёнку, стражника, увлекающего женщину прочь от нас, Корнея, направо и налево орудующего мечом.
— А я стражника укусила, — засмеялась Сал-гар, — он за свою руку ухватился, а я — вниз!
Рано поутру бобыль огородами провёл нас к лесу:
— Вот этой тропкой шагайте. Через версту выйдете на просеку, там меня и ждите. Эх, жаль собачонку мою Чарку медведь ныне зимой примял, она б вас вывела…
Было свежо. Приметная тропинка, окаймлённая росистой травой, петляла среди кустов черёмухи. Я шёл первым и нёс маленькую Салгар. Девчушка преспокойно спала. Просто удивительно, какое тихое дитя нам попалось. Все мои встречи с новым поколением можно было пересчитать по пальцам, но у меня сложилось убеждение, что малыши очень беспокойный и оручий народец. Однако малышка Салгар была не из их числа. За сутки нашего знакомства она подавала голос раза три, не больше. Одно было плохо: после всех треволнений плена и бегства из него Салгар-старшая потеряла молоко. Теперь уделом девчушки станет рожок с коровьим молоком. Дед Тимофей подговаривал Салгар оставить малышку на попечение кормилицы, но та, конечно, воспротивилась.
— Это верно, — вздохнул дед. — Из темницы вырвались, так сейчас ужель их разлучишь?
Мы встретились на лесной дороге. Ждать старика пришлось долго. Я успел пожалеть, что отпустил его одного, но, наконец, из-за изгиба дороги показалась знакомая фигура в длиннющем, до земли, армяке и высоченном войлочном колпаке. Дед держал в руках длинный посох и дёргающуюся веревку, к концу которой была привязана невзрачная пёстрая коровенка. За время их совместного путешествия от городского базара животное видимо успело до припадков невзлюбить нового хозяина. Но того немилость животного нимало не смущала.
— Заждались, погорельцы? — крикнул бобыль, явно довольный, что всё так удачно складывается. — Вот и завтрак нашей Сашутке притопал! Но-о-о, балуй, скотина…
Животное злобно покосилось на старика и, остановившись, сотворило на земле лепешку.
— Отчего погорельцы, дядь Тим?
— А все мечты ваши прахом рассыпались, с дымом улетели…
— Ну, ты у нас прям Иоан Златоуст, дед, мыслитель.
— Ваню твоего не знаю, шаромыга поди какой. А насчёт мыслей, это мы могём!
Корову решено было купить вчера на домашнем совете. Я пробовал протестовать. Бесполезно.
— Ты сам, что ли, девку кормить будешь, — рассердился дед Тимофей, и, не стесняясь присутствием женщины, добавил. — Это каким таким местом?
Салгар при этом смотрела на меня трогательным молящим взглядом. Я, окончательно руша свой командирский облик, махнул рукой:
— А-а-а, делайте, что хотите!
Хороша будет картинка, когда я возвращусь в Москву с бабой, ребёнком и коровой! Но обоих заговорщиков моё отчаяние ничуть не смутило, у них всё было решено. Салгар порылась в своем дорожном узелке и подала бобылю две золотые серёжки с крупными камнями.
— Не знаю, хватит ли на коровёнку? — засомневался старик. — Да ладно, какую завалящую сторгую.
Теперь дед с гордостью представлял нам своё приобретение, во много раз превосходившее по убогости его первоначальные намерения. Я не стал его расстраивать: за любой из двух камней при других обстоятельствах можно было приобрести по пять упитанных коров, а не эту помесь козы и кролика. Но сказать такое было опрометчиво — в глазах бобыля читалась решимость скормить меня этой зверюге, если понадобится, чтобы получить полкружки молока для девчонки.
Путь нам предстоял неблизкий, но, тем не менее, я сразу предупредил деда Тимофея, что б он умерил шаг. Теперь, когда угроза быть схваченными осталась в городе, отгороженном от нас верстами мрачного, едва тронутого весенним цветением леса, торопиться было ни к чему. Да и существовала необходимость обдумать свои дальнейшие предприятия и, вдобавок, толком поговорить с Салгар. Как ни распирало меня вечером любопытство, разговора у нас с ней не получилось. Сначала мешал неугомонный бобыль, три раза гонявший к соседям за брагой и за каждым кувшином пускавшийся в длинные малосвязные к концу дня обсуждения московско-тверских дел. А затем от всех разговоров и выпитого вина у меня вновь разболелась много страдавшая голова. И мы разошлись каждый на свою половину.
