— Кря-я, кря-я, — мое кряканье спугнуло пару рябчиков, и они с лёгким треском крыльев нырнули в чащу. Неподалеку от меня раздался приглушенный свист и из-за кустов ивняка показался человек. Это был Корней.
Да, это был князь Корней. И появление его объяснялось просто: тот, кто на утренней зорьке отпер замок и потихоньку вывел Корнея и Салгар из дома пономаря, был я сам. Самое трудное при этом было уговорить Корнея не поднимать шума и не бить мне морду сразу при встрече. Я отвёл их в лес и, уклонившись от нетерпеливых расспросов, пообещал, что вскоре вернусь с лошадьми. Только после того я открыто въехал в село и, разбудив десятника Демьяна, отправился в дом пономаря.
— Ну, Сашка, напетлял ты, как заяц! У самого голова от всех дел твоих не кружится? — Корней ослабил подпруги и, стреножив лошадок, отпустил их пастись, а сам запустил руки в недра поданного мной вещевого мешка. Он выложил на расстеленный по траве плащ варёные яйца, куски мяса, хлеб, туесок с мочёными яблоками, потом помог присесть необычно молчаливой Салгар с ребёнком на руках, и, наконец, угнездился рядом.
— Уже не кружится. Там, где она побывала в эти дни, головокружение быстро лечат. Чик! И нету.
— Тогда объясни: какого лешего ты запер нас под охрану? И что Иван Данилович про нас решил? Мы ведь ждали, что ты с судебным приставом за нами приедешь…
— Уже не приедет никто. Всё, нету вас… Испарились. В Литву ушли, за море уехали… Ивану Даниловичу я так и объяснил, мол, сбежал от меня лучший помощник и главная свидетельница. Потому как на самой границе московских владений догнала нас тверская стража. Ну мы и растеряли друг друга. Да, извини, я ещё сказал, что боярина Микулу ты напоследок порешил. Чтоб тверским не достался…
— А князь Иван что?
— Да так… Осерчал малость. Изменниками вас назвал. Меня в яму посадил.
Корней перехватил мою руку с зажатым в ней облупленным яйцом, яйцо отобрал и отдал Сал-гар, а мне сказал:
— Ты кончай жрать-то, рассказывай всё по порядку!
— Только этим в последние дни и занимаюсь. Как какого князя ни встречу, так он с ножом к горлу — «рассказывай». Между прочим, Иван Данилович меня тоже голодом морил.
Корней отвёл взгляд:
— Ты уж прости, Саня, я сразу не сообразил, что с тобой может быть, коли ты один на Москве появишься!
— Сам сообразил?
— Мы с Салгар много говорили… Ты ведь за нас голову, получается, сложить мог?
— Да, ладно, не сложил же.
— Н-е-е, не скажи! Были у меня товарищи, да не каждый бы решился по-этакому поступить.
Корней обнял Салгар за плечи и почти торжественно возгласил:
— Первенца нашего обязательно Сашкой наречём! Мы ведь как на отчину приедем, так сразу мамке в ноги паду — пусть под венец нас благословляет! Скажи ему, Солнышко…
Салгар, смутившись, глянула на меня и опять не промолвила ни слова. По смуглым её щекам пополз румянец. Она с преувеличенной заботой склонилась над малышкой. Та лежала на свёрнутой в несколько раз попоне и размахивала руками. Увидев склонённое над собой родное лицо, девчонка широко заулыбалась беззубым ртом и сказала:
— Аку…аку…
За те три дня, что я не видел её, она, казалось, ещё подросла.
— Совсем на человека стала походить!
Салгар улыбнулась и отмахнула от налитой смуглой щёчки ребёнка раннего комара:
— Да, растёт.
— Вы это… кончайте усюсюкать, — Корней набил полный рот, и говорил с большим трудом. — Лучше скажи, нас искать будут?
— Обязательно.
— А ты?
— А что я? Я чист как слеза. Еду в свой полк.
— И отпустили?
— Угу…
— Не узнаю Ивана Даниловича! Стареет, что ли? А ведь мог ты ему Салгар отвезти. В шелках бы сейчас ходил!
— Кто о чём, а вшивый о бане.
— Эх, не сбеги от нас боярин Микула. Вот уж за кого бы князь тебя озолотил!
— Вряд ли… Мы, брат, сами не подозревая о том, такую свинью Великому князю чуть не подложили, что чем дальше вы от него окажетесь, тем целее будете.
Корней насторожился:
— Ты про что? Сашка, вот всё время у тебя что-то недоговорено. Я поначалу думал ты парень простой, ан нет, вижу, на кривой кобыле тебя не объедешь. Давай, выкладывай всё как есть…
— Не нужен боярин Микула ни князю Юрию, ни князю Ивану. У них одна забота — доказать, что в смерти Кончаки виновен тверской князь.
— Вот Микула бы и подтвердил, что умерла Кончака от отравы!
— А травка та на московском огороде выросла? Это он мог бы подтвердить!
Корней уронил в туесок только что подцепленное яблоко:
— Чего?!!
— Что слышал. Заговор против Кончаки её муж, Великий князь Юрий, составил. Не знаю уж, как он на Микулу вышел, но рыбак рыбака видит издалека.
Салгар ойкнула и зажала рот обеими руками. Корней внимательно поглядел мне в глаза:
— Сашка, ты рехнулся. Может, тебя связать, или ты не буйный?
— Ты думаешь, мне самому в такое сразу поверилось? Но когда боярин мне это рассказывал, он соврать не мог.
— Когда он рассказывал? Он же сбежал…
— Сбежал, да недалеко! Знаешь, кто ему дверь отпер?
— Кто?
Я посмотрел на Салгар:
— Можешь признаваться. Теперь можно.
— Ты?!! — поразился Корней.
Салгар отрицательно помотала головой и обреченно прошептала:
— Да…
— А зачем?!!
Салгар не ответила. Её красиво очерченная губка задрожала. Я никогда не видел столько женских слез. Чтоб так сразу и в одном месте.
— Я… я, — она пыталась утирать слезы тыльной стороной ладони, но они бежали и бежали, — я боялась, что он впутает меня в это отравление… Извините меня, ребя-а-а-та-а-а…
— Не верю! Ну, не могу поверить! — страстно заявил Корней. — Не реви! Слышь, не реви!
— Я бы и сам не поверил, коли бы не видел!
Корней окончательно забыл про еду:
— Говори! — прорычал он.
— В общем, не спал я в ту ночь… Ты уж извини, девочка, заподозрил было тебя. Нехорошо как-то кости ложились — хозяйка отравлена, а служанка цела…
Событиям той ночи суждено преследовать меня всегда. Я лежал на лавке в какой-то шаткой — между сном и бодрствованием, полудрёме. В избе густела непроглядная темень, и только из-за лёгкой занавески, отделявшей хозяйскую половину, сочился слабый свет лампадки, горевшей перед образами. Я знал, чувствовал, что ночь будет особенной. Но она уже кончалась, небо с восточной стороны пропитывалось лёгкой синью, а ничего не происходило. Из-за печи слышалось ровное дыхание Корнея, да иногда почмокивала губами малышка Салгар.
