Здесь Полуэктов скрипнул зубами и объяснил еще раз, что речь идет об убийстве. Пригрозил вызвать на допрос в полицию.
«А и надо было сразу, чтобы не кобенилась», — подумал он про себя.
Тут Копылова уже не только брови, но и голову задрала, однако пояснила:
— Мы с Андреем Георгиевичем договариваемся открыть «уголок визажиста» в его фотосалоне: перед тем как сняться на фото, человек сможет привести лицо в порядок. Об этом и говорили.
Ушел Полуэктов, мало что уточнив. Но версия осталась без изменений: Левонин мог взять бейсболку и подкинуть к трупу Данилкиной. А убил он и учительницу, и Данилкну в преступном сговоре с Копыловой. Мотив очевиден. Дамочка спит и видит, чтобы салон свой расширить. Левонин свой интерес тоже имеет: дамочка-то красивая… Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Да… Хороша парочка — баран да ярочка. Надо Левонина вызывать для допроса.
Глава восемнадцатая
Папка и тетрадь
И Потапов в этот день старался понять, что же произошло. Укладывать плитку в квартире Шварц он не пошел, а на основной работе, в «Стройматериалах», у него был отпуск. Однако встал рано. Ему нужно было додумать, понять непонятое вчера. Вчерашний день дал сильный толчок его воображению. Вернувшись домой после посещения квартиры Аргуновской, он полез в шифоньер и там, под стопкой старых маек, нащупал довольно большой, завернутый в несколько слоев полиэтилена пакет. Он развернул плотный, использующийся для изготовления теплиц пластик, осторожно переложил общую тетрадь в картонной, утратившей цвет обложке и достал из слежавшегося полиэтилена также весьма старую, но хорошо сохранившуюся папку с надписью «Дѣло коллежского асессора Батурина А.Н.».
Загадочную историю Александра Батурина он помнил не одно десятилетие. И вот, кажется, появился шанс ее распутать. Неужели такое бывает?
Этот пакет, хранящийся ныне в шкафу, в прочном «тепличном» полиэтилене, девятилетний Порфиша Потапов получил в 1957-м, незадолго до смерти отца, из его рук. Отец Порфирия сгорел от туберкулеза меньше чем за полгода. Он был пьяницей, алкоголиком. Работал подсобным рабочим в разных местах — куда возьмут. С детства мальчик знал, однако, что отец в своем пьянстве не виноват. Во-первых, на Рачевке, где прошло его детство, пили почти все мужчины. Во-вторых, мать, учительница младших классов, объясняла маленькому Порфише, что это «последствия войны». Мать жалела отца. Да и он, выпив, вел себя беззлобно: или спать ложился, или вырезал ножницами из бумаги фигурки. Вырезал он одной левой рукой, но фигурки выходили все равно хорошо: смешные, веселые, иногда похожие на Порфишу или маму, только кривые — рука дрожала. А правую руку отец потерял за пять лет до рождения сына, в 43-м.
Потапов понимал с детства, что семья его не совсем обычная. И мать, и отец иногда делали намеки, прижимая палец к губам: «Ш-ш-ш-ш, об этом никому не говори». Обычно это «ш-ш-ш» возникало при упоминании о деде. Дед Порфирия по отцу, в честь которого мальчика и назвали этим странным, досадным, очень огорчавшим его в детские годы именем, был, как говорила мать, «непростой».
В Ярцеве, откуда и вела свое начало семья Потаповых, Порфирий Порфирьевич появился в январе 1918-го. Страна только что вышла из Первой мировой, была в ломке и ожидании после двух революций: встревоженные толпы уже начинали кочевать по стране, и появление нового человека — то ли мещанина, то ли приказчика, то ли из мелких чиновников — особого интереса не вызывало. Порфирий Порфирьевич купил дом, не богатый и не бедный, обычный, устроился конторщиком в бывшую мануфактуру Хлудовых, женился на простой девушке, из горничных, и как-то он так все это делал незаметно, по-тихому, что стало казаться, будто Потаповы здесь жили всегда. В 1920-м родился сын, получивший имя Петр. Как потом рассказывал Порфирию Петровичу отец, его детство было счастливым. В школе учился хорошо, был спокойным, рассудительным. Имел особую склонность к рисованию, учитель говорил, что у него талант. «Художником будешь», — говорил ему отец. Осенью 1934-го отца арестовали, он сгинул безвозвратно. В 15 лет Петр пошел работать на ту же мануфактуру, потом был призван на финскую, и закрутилось до декабря 1943-го, когда, потеряв в бою руку, он был комиссован и вернулся в только что освобожденный Смоленск. Мать без него умерла, но в Смоленске его ждала подруга детства, одноклассница Клава: она окончила педучилище и работала учительницей младших классов. Город восстанавливался, дети рождались, надо было их учить. Рожденного в 1948-м сына назвали в честь деда Порфирием.
Семья пьяницы-инвалида еле сводила концы с концами. В 1957-м Петр Порфирьевич умер: простреленное легкое палочки Коха выдержать не могло, отказало быстро. Жить на одну зарплату учительницы начальных классов стало еще тяжелее, мать билась из последних сил, и Порфирий, хотя хорошо учился, после седьмого класса пошел в ПТУ. Вплоть до армии работал на заводе токарем. А после армии… после армии устроился в милицию. Взяли участковым.
Удивительно, но в милицию он пошел именно из-за этих бумаг, тогда еще закрученных не в полиэтилен, а в газеты и тряпки — так незаметнее, так сохраннее. После смерти отца мальчик часто перечитывал таинственные бумаги, он научился быстро пробираться сквозь казенно-официальный стиль, через яти и еры, которыми были испещрены документы. Бумаги эти были увлекательно-загадочны, их окружала тайна.
Во-первых, это были бумаги деда Порфирия, того самого, в честь которого его нарекли. С самим дедом была связана большая загадка. Отец, надсадно кашляя и задыхаясь, и предчувствуя близкую смерть, рассказал девятилетнему Порфише, что дед приехал в Ярцево из Петербурга, что он был каким-то важным человеком, о, это тайна, тайна… и еще множество тайн было в бумагах. С пожелтевших страниц вставали неизвестные, загадочные люди: несчастливый начальник почтово-телеграфной конторы Штальберг, будто бы убивший его инженер Батурин, телеграфисты Папковский и Езовитов, демонический Львов и много еще — разных, непонятных…
В папке хранились документы: протоколы допросов, заявления матери Батурина с просьбами пересмотреть дело ввиду вновь открывшихся обстоятельств. В тетрадке были записаны соображения и логические выкладки деда, из которых вытекало, что Батурин вряд ли был виноват. Ох, не прост был этот Львов, совсем не прост! Все это обрывалось без объяснений, все это были загадки без разгадки и окончания. Дед работал в полиции, это было ясно. Как он очутился в Ярцеве, почему устроился конторщиком, почему хранил сверток? Не менее интересно было узнать: что случилось с Батуриным, со Львовым?
Потапов читал мало книг, но частенько перечитывал записки из отцовского свертка. Конечно, работа в милиции оказалась непохожей на таинственные выкладки деда Порфирия, тем не менее Потапову она нравилась. Не имея образования, он оставался простым участковым до пенсии. Его участок включал вытянутую вдоль Днепра улицу, Большую Краснофлотскую, с поросшими мелкой аптечной ромашкой, клевером и «репкой» переулочками с низенькими деревянными хатками. В домах по преимуществу жили простые люди — выходцы из сел и райцентров. Потапов их хорошо понимал, сам был такой. Ежедневно он приходил на свой участок, решал проблемы вывоза мусора, пропажи гусей и кур, останавливал ссоры домохозяек, разнимал пьяных дебоширов. На участке его уважали. Мало сказать уважали: его боялись и слушались. Он был строг и безукоризненно справедлив. И еще: не было случая, чтобы он не нашел пропавшего гуся или курицу — никто не понимал, как ему удавалось вычислить укравшего птицу вора. Знал он и, кого именно нужно оштрафовать за выброшенный на лугу мусор, определял безошибочно. Кто именно выбросил и когда, не являлось для него тайной. Странно, но эти мелкие кражи и нарушения открывались ему легко, как ларчик, и жители улицы знали, что Потапов уж определит, кто виноват. Однако серьезных дел за время его работы случалось мало, и главная роль в их расследовании отводилась не ему.
