Все же дело требовало поездки в Смоленск, и в начале октября Порфирий туда отправился. Обстановка в стране оставалась неопределенной, правительство проявляло преступную слабость, Петербургское простонародье вело себя все более разнузданно. Смоленск на этом фоне поначалу приятно поразил Порфирия тишиной. Спешили куда-то, явно по делам, мастеровые, дворник на Блонье мел опавшую листву, благородного вида дама равнодушно смотрела на полупустую улицу из высокой коляски… Таким его встретил Смоленск.
Впрочем, уже на следующий день в Управлении полиции он узнал, что и здесь все не так гладко, как кажется. Полиция упразднялась, вместо нее начала создаваться милиция. Все смешалось в этом учреждении. «Дело Батурина» со всеми секретными приложениями петербургскому следователю выдали легко; чувствовалось, что в свете последних событий всем наплевать на это давнее дело, да и вообще на все. Поселился Порфирий в гостинице «Европейская», что расположена на углу Пушкинской и Большой Дворянской. В гостинице жизнь текла почти по прежнему распорядку, было удобно, хотя, конечно, с едой возникали сложности. И все же по сравнению с Петербургом в Смоленске было значительно спокойнее!
Среди документов в «Деле Батурина» он нашел стихи, перевод с немецкого. Пояснялось, что, по уверению подозреваемого, именно эти стихи послужили поводом его прихода к начальнику. Со стихами было непонятно. Батурин упомянул на допросе, что эти не опубликованные ранее стихи Гете он перевел по просьбе Штальберга для журнала. Смоленский следователь проверил стихи на благонадежность, но больше никакого внимания им не уделил. Порфирий же увидел здесь требующее разъяснений обстоятельство: откуда взялись в Смоленске неопубликованные стихи великого немца и не связаны ли они с убийством, ведь рукопись такого известного поэта должна представлять большую ценность! И потом — тогда как раз назревала война с Германией… Очень странно, почему не рассмотрели подробнее. И куда рукопись делась? Эта загадка тормозила дело. Порфирий стал раскручивать и ее. Многое стало понятно при изучении секретных документов, полученных дополнительно.
За изучением бумаг и беседами со свидетелями проходил октябрь. В конце месяца, когда деревья на Блонье остались уже совершенно без листвы и ударили первые морозы, пришли ужасные вести из Петербурга. Опять бунт, да какой! Путято не спешил возвращаться. Петербургский следователь наблюдал со стороны, как была окончательно уничтожена смоленская полиция, как создавались милицейские отряды. Практически раскрытое им «Дело Штальберга» никого не интересовало. Порфирий увязал бумаги в тряпицу и положил на дно баула. О том, что творилось в Петербурге, было страшно и подумать. Он решил остаться здесь: смутные времена лучше пересидеть в месте тихом, незаметном. За небольшие деньги бывший следователь сумел изменить, слегка преобразовав буквы, свою звучную фамилию на простонародную Потапов и под новым именем, другим человеком, поселился в небольшом городке Ярцево под Смоленском.
Глава двадцать седьмая
Левонин и Львов
Придя домой, Порфирий Петрович развернул драгоценный сверток и долго его изучал. Да он и без того помнил: немецкий поэт Гете там занимал довольно заметное место. Порфирий в юности даже почитал про этого поэта то, что нашел в библиотеке, и его произведения попробовал читать в русском переводе — показалось, скучные. Среди документов имелись стихи, а в дневнике дед Порфирий рассуждал: сыграли ли батуринские переводы какую-то роль в убийстве и где подлинник Гете? По мнению деда, Львов знал о гетевской рукописи. Эх… неужели из-за стихов весь сыр-бор? И нынешние убийства — лишь продолжение? Придется опять к Полуэктову обращаться. Надо идти, тут звонком не обойдешься: Толя хороший парень, но упрямый. Его долго придется просить и убеждать, сразу не сделает.
Петрович надел кепку и пошел.
Майор сидел у себя в кабинете, чертил какие-то квадратики на бумаге. Потапов усмехнулся. Отметил, что Толя в неплохом настроении. Вот и хорошо, возьмем сразу быка за рога.
Он рассказал о находке в квартире Аргуновской. Ясно, что грабитель приходил в квартиру за этой бумажкой, за надписью на книге. Скорее всего, надпись, сделанная бывшей помещицей, содержит указания на местонахождение какой-то ценности. Про рукопись Гете Потапов пока умолчал — и без того сложно. Про дедов сверток сказал туманно — мол, есть сведения из прошлой практики, ты еще не работал… И на вопрос, что за сведения, ответил тоже со всей возможной неопределенностью:
— В общем, скажу только, что, кроме бывшей помещицы Аргуновой, об этом знал некто Львов. Сам этот Львов в четырнадцатом году уехал за границу. Ценная вещь была много лет в руках Аргуновой и ее наследницы Аргуновской; возможно, сейчас за ней охотятся потомки Львова.
Просьба к Полуэктову была одна: по полицейским каналам проверить, остались ли у Львова близкие люди в Смоленске. Кто мог знать о спрятанной Аргуновой ценности?
Полуэктову настойчивость Петровича не понравилась. Лезет старик не в свое дело. Сходил бы лучше… на рыбалку, что ли. Чего ему неймется? При чем тут какой-то Львов, невесть когда из Смоленска уехавший?!
— Петрович, — сказал он мягко. — Зачем нам знать, что сто лет назад было?! Тут бы нынешние убийства распутать. И у меня уже есть след. Я вот чую, что предприниматель этот, Левонин, замешан. Косвенные улики имеются, однако их мало. Боюсь, рассыплется дело в суде, тем более что он адвоката наймет!..
Петрович слушал его внимательно. Выслушал подробности про бейсболку, про отпечатки пальцев на книгах.
— Да, мало, — произнес он. — Но согласен, что парень подозрительный. Наверно, ты прав, что берешь его в разработку. А насчет Львова этого дореволюционного все ж проверь. Узнай, остались ли здесь его родственники. Смоленск — город маленький. А вдруг и всплывет что-нибудь? — искушал Потапов.
И Полуэктов поднял трубку, сделал запрос в архив насчет Владимира Федоровича Львова, в 1914 году занимавшего должность заместителя начальника Смоленской почтово-телеграфной конторы, эмигрировавшего, по слухам, осенью того же 1914-го…
«Вот странно, война ж тогда как раз началась, как он мог эмигрировать? — мелькнула мысль. — Путает что-то Петрович».
Но говорить ничего не стал — и без того утомился от разговоров пустых. В голове крутилось:
«Ладно, уважил старика. Неплохой Петрович человек, и участковым отличным был. Но что значит — следственного опыта не имеет. Не понимает, что они там с документами долго копаться будут. Хорошо, если через неделю-две получу из архива сведения. А к тому времени уже дело кончать надо. Ну, когда получу, тогда и скажу старику, чтоб успокоился. А сейчас Левонина разрабатывать надо» — так думал майор.
На следующий день прямо с утра Полуэктов послал Демочкина и с ним двух полицейских произвести обыск в квартире Андрея Левонина. К вечеру выяснилось, что и здесь хороший улов: ключи от квартиры Аргуновской.
«Это удача! Теперь уж не отвертится!» — радовался майор.
Ключи у Аргуновской были характерные: замок старого образца, теперь такие не делают. Именно такие ключи были обнаружены в нижнем ящике компьютерного стола Левонина — там, где хранились запасные провода и флешки. Проверка подтвердила: это ключи от квартиры пострадавшей. Сам хозяин, естественно, уверял, что видит их впервые. Ничего не могла сказать о ключах и мать Андрея Левонина. Когда уводили сына, она плакала.
