В небольшом городе Зеленодольске Лиза прожила два года. Работала в школе. Переживала за оккупированный Смоленск. В 1942–1943 годах получила два долгожданных письма от брата и несколько писем от невестки. Петя воевал. Вначале был в штрафном батальоне, а после тяжелого ранения и лечения в госпитале его перевели в обычные пехотные войска. Вера тоже ушла на фронт и была врачом в санитарном поезде.
Они встретились в Смоленске после войны. Лиза вернулась в январе 1944-го. После освобождения родного города она, едва дотянув до зимних каникул (раньше в школе не отпускали), отправилась домой. Смоленск был разрушен полностью, от дома, где она жила, остались лишь стены, и приехавшие ранее уже восстанавливали его, разместившись в недостроенных этажах. Лизе там места не было. Ей удалось поселиться в одной из башен крепостной стены — там рядом и другие люди жили, Аргуновой достался верхний ярус. Она как могла утеплила помещение, купила на базаре печку-буржуйку.
После Победы вернулась Вера, а потом и Петя, с которого за проявленный в боях героизм (он получил тяжелые ранения и чудом остался жив) была снята судимость. Его приняли на работу в ту же школу, в которой он служил до ссылки, так как в городе его знали, помнили еще с довоенных времен: он считался лучшим учителем математики. Жили все вместе, в башне. Жизнь потихоньку налаживалась. Однако в 1948 году по «делу врачей» арестовали Веру. Аргунов отправился узнавать причины задержания жены и не вернулся. Лиза всю ночь ждала его, смотрела в узкую бойницу башни — не идет ли. Долго не хотела поверить, уже зная, что не вернется… И пойти узнать, насколько осужден, куда отправлен, жив ли, долго не решалась. Так зарождался в ней дикий, животный страх. Она осталась совершенно одна. Немецкий текст «Дневника Гете» казался ей опасным, могли вызвать подозрение и Сашины письма, такие непохожие на письма новой эпохи. Она решила замуровать бумаги в башне. Будто бы заделывая щели в стене, она спрятала в одну из них Сашины бумаги. Перед тем как замуровать, перечитала их ночью при керосиновой лампе, стараясь, чтобы слезы не капнули на бумагу.
В 1956-м брат и невестка Лизы были реабилитированы: Вера посмертно, а Петр Григорьевич вернулся. Был он к этому времени лежачим больным: незадолго до реабилитации его парализовало. Когда-то отличавшаяся особой, редкой ясностью, его голова теперь работала плохо. Ему дали однокомнатную квартиру в старом доме на 1-й Красноармейской улице — как реабилитированному и полностью восстановленному в правах. Лиза ухаживала за братом, глубоко переживая утрату им здоровья. При переезде она не тронула вмурованную в стену папку с «Дневником Гете» и письмами от Саши, оставила их в башне. Она не стала забирать в свое новое жилье опасные бумаги, потому что боялась обыска и ареста. Пережитое не прошло даром. Страх прочно въелся в ее сознание и подсознание. Несмотря на переменившиеся времена, ей постоянно мерещилось, что за ней следят. По ночам она ожидала обыска, вздрагивала от любого стука в дверь.
Петя прожил недолго. Похоронив его, Лиза Аргунова опять осталась одна — до встречи с Соней Аргуновской.
Глава тридцать седьмая
Задачка с тремя неизвестными
Эти двое прекрасно дополняли друг друга. Оба более всего на свете любили решать сложные задачки. Особо украшало их дуэт то, что подход к решению был у каждого свой. Если логика бывшего милиционера и потомственного следователя Потапова основывалась на принципах криминалистики и сыска, то логика шахматистки и победительницы олимпиад Шварц представляла подход математика, опирающегося на жесткие формулы. При этом оба легко выходили за рамки классики — оба мыслили творчески и могли предположить невероятное, чтобы затем его в пух и прах разрушить или скрупулезно доказать.
Уже и время обеда прошло, тени от деревьев ложились длиннее, и дирижерская палочка композитора Глинки тоже вытянулась, превратившись… возможно, в подобие указки?
— Вот смотрите, Елена Семеновна, — говорил Потапов. — Было насчет Левонина две зацепки. Первая: родство с негодяем Львовым, знавшим про спрятанную ценность, и вторая: ключи. Первая зацепка рухнула. Знание о его происхождении не дает ничего, потому что он не в курсе истории его деда. Молодому Левонину о ценности никто не говорил.
— Но почему вы ему верите? — удивлялась Шварц. — Мало ли что он утверждает…
— Потому что я сорок лет оттрубил участковым в одном из сложнейших районов города! — отчеканил Потапов. — И мне не нужен детектор лжи, чтобы определить, лжет человек или говорит правду.
— Ну, если вы такой тонкий психолог… — не выдержала и сыронизировала Леля, — тогда почему вы не знаете, сам ли он положил в столик ключи? Он говорит, что не знает, откуда они взялись. А вы говорите, что, может, и знает, а может, нет.
— Да, насчет ключей не могу сказать. Понимаете, про ключи его спрашивали много раз, у него отработан ответ, он выскакивает автоматически. И теперь уже нельзя понять, правда ли это. А про деда я его первый раз спросил, причем неожиданно. И здесь естественная интонация. Если б соврал, было б видно.
— Ладно, поверим вашей интуиции, будем считать, что с этим ясно, — заключила Шварц. — Итак, у нас нет зацепок насчет того, кто вырвал титул. Однако хорошо уже то, что мы знаем: убийца ищет ценность, на которую указывает надпись на похищенном титуле. Это, возможно, пригодится нам позже. А пока остаются только ключи. Давайте разберемся с ними. Положил ли их в стол сам Андрей, мы не знаем. А кроме него, кто-нибудь мог это сделать?
— Кроме Андрея и его матери (что очень маловероятно) могли приходящая уборщица Покусаева Галина, владелица парикмахерской Копылова Виктория и любовник Левониной преподаватель музыки Озерцов Игорь. Что касается Покусаевой, это тоже маловероятно.
— Да, я знаю! — перебила Леля. — Галя эта была соцработником у Сони, у нее были свои ключи, и она могла сколько угодно титульных листов отыскать и скопировать еще при жизни Сони, не прибегая к насилию.
— Не трогаем ее пока, эту Покусаеву, — согласился бывший участковой. — Много интереснее Копылова. У нее имелся мотив — жилплощадь, что не следует выпускать из внимания. Однако это не исключает возможности других мотивов. И она могла подбросить ключ запросто. Она у меня не меньшее подозрение вызывает, чем Левонин.
— Согласна, — кивнула Елена Семеновна.
— И третий — Озерцов. Это менее вероятно. Мотивов я не вижу… но возможность подкинуть ключи у него была. Я предлагаю пока оставить его в подозреваемых. — Шварц кивнула, и Потапов продолжил: — Полуэктов допросил как свидетелей Копылову и Озерцова — улик никаких. Все допрошены, а ухватиться не за что. Очень трудное дело: два убийства и ни одного очевидца! Ни камер в этом месте в парке нет, ничего…
— Порфирий Петрович, — задумчиво сказала пенсионерка, — а давайте подойдем иначе. Вот перед нами задача: убийство Данилкиной. Попробуем рассматривать расследование как тривиальную задачу. Что нам может дать условие задачи? Имеются исходные данные: парк, раннее утро, прогулка с собакой, бейсболка Пашки Лукина. Нет камер, нет прохожих… Самое интересное — бейсболка, но она привела в тупик. Парк в совокупности с ранним утром гарантирует отсутствие свидетелей. Из всех данных единственно полезным у нас остается собака. Убийцу видела собака! А количество подозреваемых мы только что сократили до трех!
