– Они и должны быть такими маленькими? – уточняет она.
Врач глядит на младенца, словно впервые видит. «Может, и впервые», – соображает Мона.
– По-моему, приемлемого размера…
– Ну что ж, – бросает женщина в панаме, – когда Мать придет, это станет несущественно.
– Все прошло, как ты ожидала? – спрашивает врач. – Нам нужно потомство этой женщины, потомство Матери. Подобный нам, но принадлежащий этому месту. Это Ее ребенок?
Женщина в панаме прикрывает глаза, задумывается. И распахивает их со словами:
– Да. Все получится. Мать уже идет, я ее чувствую. – Она глубоко вдыхает, словно учуяв особо приманчивый запах. – Это ее потомок, хотя и не прямой. Получится. Уже получается.
Мона не сводит глаз с окровавленной малышки. Личико так залито кровью, что трудно распознать черты… но, кажется, она узнает свои брови, и вроде бы глаза Дэйла, и ротик не в нее ли?
«Не может быть. Не верю».
Женщина в панаме протягивает малышку врачу:
– Бери. Отнеси на перекресток к югу от города.
Тот медлит.
– Ты сам не хочешь?
– Нет. У меня дело здесь. Она должна быть там. Встретишь Ее, когда появится. А когда Она придет повидать меня, там буду я… и только я. Без… – она косится на миссис Бенджамин, – посторонних.
– А мы не нарушили закон Матери, вытащив ее сюда? Мы соблюдали Ее правила?
Женщина в панаме отвечает ему бесстрастным и пристальным взглядом:
– Ты полагаешь, что возможно ослушаться Матери?
Склонив голову, врач берет ребенка.
– Мне понадобится защита?
– Один из детей тебе поможет.
– Но сейчас светло.
Она в изнеможении закатывает глаза.
– А с какой стати нам держаться правил этого городка?
– Справедливо.
Он и примерно половина мужчин и женщин друг за другом покидают комнату вместе с орущим младенцем. У Моны в глазах лягающиеся ножки и отбивающиеся ручонки.
– Нет, – шепчет она, – пожалуйста, не надо…
Один из мужчин в свитерах – на этом мягкий коричневый джемпер – оборачивается к ней. Взгляд неуютно чужой.
– А с ней что делать? – тихо и монотонно спрашивает он.
– Ножом пользоваться умеешь? – отвечает женщина в панаме.
Мужчина хмурится, кивает.
– Хорошо умеешь?
– Идею уяснил.
– Рядом с дверью коробка. В ней несколько ножей. Сделай надрез здесь – она указывает точку на горле. – Глубокий надрез, и убедись, что она умерла.
– Она может умереть от этого? – спрашивает мужчина так, словно эта идея для него совершенно внове.
– О да. Ей подобные умирают довольно легко. Рано или поздно они все это делают.
– И это все, что потребуется?
– Это все.
Он снова кивает, проникнувшись новой мыслью.
– Ты и ты… – Женщина в панаме выбирает двоих из оставшихся, – берите ее, – она указывает на миссис Бенджамин, – и идемте со мной. Мне с ней надо потолковать.
– Ох ты, боже мой, – ворчит миссис Бенджамин, когда двое мужчин хватают ее за плечи. – Меня ждет очередная нотация?
Женщина в панаме не отвечает. Она выводит из комнаты мужчин, увлекающих за собой миссис Бенджамин, и Мона остается с человеком в коричневом джемпере, разглядывающим ее с таким предвкушением, словно он собирается приступить к новому, волнующему опыту.
Сначала он отрабатывает движение: сжимает воображаемый нож, заносит и бьет сверху вниз. И недовольно качает головой.
– Мы чересчур близко к стене? – сомневается он.
Мона слишком измучена кровопотерей, чтобы отвечать, да и будь у нее силы, не стала бы.
– Думаю, мы слишком близко к стене, – рассуждает мужчина, – для полного диапазона движения.
Он вытаскивает ее стул на середину комнаты. Мона ловит движение справа, но нет, это всего лишь отражение в линзах. В их зеркале она видит свои запястья, притянутые к спинке стула толстой веревкой. Видит и дверь слева, а рядом с ней действительно маленький черный ящик. Около ящика обнаруживается ее винтовка и «Глок».
Мужчина в джемпере подходит к ящику, открывает его, произносит: «Ага». И задумчиво скребет в затылке. Затем он вынимает три разных ножа, тщательно их изучает и выбирает самый большой. Два других он кладет на пол рядом с ящиком.
Пока он возится с ножами, Мона разминает пальцы. К ее удивлению, они слушаются, несмотря на слабость. Она дотягивается до сиденья, до подсунутых миссис Бенджамин зеркал. Ухватить и вытянуть ей удается только одно – правой рукой. Левая намертво онемела, но ведь это из нее качали кровь.
Мужчина в мягком коричневом джемпере рассекает воздух большим ножом.
– Надрез, – повторяет он. – Надрез. А… наверное, как хирург?
Он режет воздух точным, деликатным движением.
– Надрез!
«Господи, – думает Мона. – Этот наверняка из самых младших».
Но что ей делать с одной линзой? В прошлый раз она что-то перемещала двумя…
Она спохватывается, что видит свое отражение в большой линзе.
«О…»
– Надрез… – Человек в коричневом джемпере оборачивается к ней. – Надрез! – повторяет он, размахивая ножом. – Я никогда еще никого из вас не убивал. Это грязно?
Мона его не слушает. Она занята: выгибает правое запястье, разворачивая маленькую линзу к большой…
– Наверняка, – рассуждает сам с собой мужчина. – Вы наполнены… жидкостью. Материей. Хм… – Он опускает взгляд на свой свитер, захватывает ткань в щепоть и оттягивает. – Хм…
Правильно ли она выбрала угол поворота? Мона видит часть малого зеркальца (или линзы) в большом. Два пузырька пространства, свободно плавающих в воздухе.
Ей вспоминается детская. Лицо женщины, так похожей на нее.
«Потому что это ты и есть», – напоминает себе она.
«Брось. Не думай об этом».
Решив, что зеркало развернуто как надо, она пытается сосредоточиться. В этот раз все дается совсем без труда: сразу чувствуется, что большая линза – зверь совсем другой породы. Возиться с зеркальцами у миссис Бенджамин было как гальку перебирать, а эта штука – здоровенный бульдозер, рычит и готов к работе, стоит лишь чуть нажать на педаль. Вопрос не в том, чтобы заставить его работать, а чтобы удержать под контролем.
Мужчина теперь занят тем, что аккуратно стягивает с себя свитер, но, поскольку он не догадался отложить нож, операция дается ему не без труда.
Мона концентрируется на одном из ножей, оставшихся у ящика. Долгое время ничего не происходит. А потом нож приобретает чуть заметную прозрачность…
