Женщина в панаме говорит:
– …знаешь, что я побывала дальше тебя, старшая сестра?
– Вот как? – Миссис Бенджамин выглядит ослабевшей и не слишком заинтересованной.
– Ты застряла в Винке вместе с остальными. А я доходила до самой границы. Умирая, я оборачивалась молнией в изгибе неба над нами… и уносилась к пределам. Каждый раз. Или даже выходила за них – совсем немного. Можешь ли ты сказать то же о себе?
Миссис Бенджамин не отвечает.
– Нет. Я даже побывала в этом их «Придорожном». Там я с ними встречалась. Мне помогали «туземцы». Здесь все думали, что это за границей. Никто даже не попытался проверить, вы ленивы и робки. А я проверила. Я там побывала. Подумать только, как глупо: шайка тупых пьяниц и наркоманов приканчивают пятерых старших в семье. Хочешь знать как? – Нагнувшись, она что-то поднимает с пола: маленькую лакированную шкатулку. – Я хотела убить Первого, – продолжает она, – но точно не знала, что для этого требуется. Поэтому в последний раз я велела им захватить два тотема. Просто на всякий случай. Запас карман не тянет, не так ли? Сегодня утром мне пришлось выбраться за ним в «Придорожный». Заставила ты меня попутешествовать, сестра.
– Тотемы? – недоумевает миссис Бенджамин.
– А, так ты не знаешь? Нет, откуда тебе. Слушай, помнишь, мы рассказывали друг другу сказки о дикаре?
Миссис Бенджамин чуть оживляется, но молчит по-прежнему.
– Конечно, помнишь. О настоящем первенце, самом первом ребенке Матери. Но он Ей не угодил, и Она его бросила. А мы вечно уверяли друг друга, что он следит за нами, за всем, что мы делаем, в надежде догнать нас. – Женщина открывает шкатулку. – Так вот, сестра, так оно и было. Он прошел за нами в Винк.
В шкатулке, как и ожидала Мона, обнаруживается маленький белый череп. Женщина в голубом взирает на него с благоговением, миссис Бенджамин – с невыразимым ужасом.
– Ты же помнишь, – выговаривает миссис Бенджамин. – В этот раз я тебе помогла.
– Помню. И что из этого? Ты боишься, сестра?
– Да, я боюсь.
– Ты слаба?
– Вероятно, так.
– Так же чувствовала себя и я. Всегда. Слабой, испуганной. Нечестно, что я была такой слабой. Нечестно, что я только и умела, что быть для Матери Ганимедом. Я могла бы быть сильнее. Я могла больше. Если бы мне дали шанс.
– Ганимед? – повторяет миссис Бенджамин. – Не понимаю.
– Я была всего лишь Ее слугой. Наполняла Ей чашу, развлекала Ее. Но Она никогда не благодарила. Потому что думала только о вас. Вы, пятеро старших, занимались делом, важным делом. О других Она и не вспоминала. А должна была. И вспомнила бы, будь у Нее шанс. Вы все дрались за Нее, отбивали Ее любовь у других. Вы Ею манипулировали!
– Мы – Ею? – фыркает миссис Бенджамин. – Потрясающее извращение истории.
– Заткнись, – рычит женщина. – Не притворяйся! Я знаю, какой бы Она была, если бы вы не пробились к Ней в любимчики! Она бы… любила нас! Она бы любила меня. Ты не знаешь, каково это – когда о тебе не вспоминают. Не знаешь, каково быть отверженной. Она нас никогда и не знала. Никогда о нас не заботилась. Ты не знаешь, каково это. Из вас никто не знает. Но все переменится. – Женщина бьет себя в грудь. – Я – оружие в Ее руке. Я – оружие Ее разума. Я – Ее инструмент, Ее посланница, Ее глашатай! Я – первая в Ее глазах! И когда Она придет, я получу награду – Ее любовь! Она вернется и будет любить меня! Слышишь? Слышишь, что я сказала?
– Слышу, – устало отзывается миссис Бенджамин. – Только сомневаюсь, что дело того стоит.
– Стоит! – повторяет женщина. – Наверняка! Иначе никак!
– Ты уверена, что Мать придет? Ты показала мне ее тело в пещере, но…
– Придет! Мать проснется, когда рядом окажется носитель. Последняя Ее часть!
– Ребенок. Человеческое дитя.
– Ненадолго. Скоро Мать проснется и займет свое законное место в центре мира.
– И что тогда? Ты заменишь собой Первого и нас, остальных?
– Да! – вопит женщина. Она готова разрыдаться. – Я Ее нашла! Я привела Ее сюда. Я свергла тех, кто стоял у Нее на пути! Я привела сюда ту женщину! Я, я это сделала, все я! Не ты, не вы. Разве вы помогали? Никогда, ни разу!
– Мы и не знали…
– Знали! Должны были знать! Не смей… не смей так говорить!
Женщина протягивает вперед открытую шкатулку. Сейчас она опрокинет череп на миссис Бенджамин…
И тут-то Мона, выбросив вперед руку, захлопывает крышку ящичка. И, не дав женщине опомниться, приставляет ствол «Глока» к основанию ее позвоночника и спускает курок.
Женщина больше не чувствует под собой ног – пуля перебила крестец. Она неловко оседает на пол, перекатывается на спину и смотрит на свой живот, развороченный выходным отверстием, из которого с пугающей скоростью вытекает кровь.
Мона, стоя над ней, тяжело дышит. Потом переводит взгляд на миссис Бенджамин.
– Вот так.
Женщина пристально смотрит на Мону, на деревянную шкатулку в ее руке.
– Ты… ты…
– Да, – подтверждает Мона. – Я тебя подстрелила. Но не бойся, ты не умрешь – во всяком случае, далеко не сразу. У меня хватило ума понять, что для тебя смерть – просто переход на новое место. – Она тычет стволом в грудь женщины. – Но вот больно сделать могу. По-настоящему больно. Это я неплохо умею. А теперь объясни, что там произошло, в той комнате?
Женщина тупо смотрит на нее и снова переводит взгляд на рану. Ни боли, ни волнения.
– Говори, – приказывает Мона.
Женщина молчит, будто не слышит.
– Угрозы вряд ли помогут, милочка, – объясняет миссис Бенджамин. – Как я понимаю, оно не раз и не два умирало, получало раны и увечья.
– Оно?
– Этот Ганимед. Так оно себя называет.
– Так. Ну-ну. – Мона засовывает «Глок» за пояс шортов (ствол горячий, но ей не до того) и открывает коробочку. На голубом шелке тихо лежит довольно симпатичный кроличий череп.
Мона опускает взгляд на женщину в панаме. Та, поняв, что у нее на уме, распахивает глаза.
– Смерть… – начинает Мона. – Вы с ней мало знакомы, так? Наверняка потому ваш приятель в коричневом свитере и не сумел меня как следует убить. Но ты… ты уже убивала. Думается, не единожды. Ты научилась.
– Никого я не убивала, – возражает женщина. – Это против правил.
– М-м, я поспорить готова, что ты множество людей убила, перескакивая из тела в тело. А это офигенно нехорошо. – Мона делает шаг вперед и наступает ногой на разорванный пулей живот. Женщина кряхтит, напрягается – ей явно больно. – Не так ты крута, какой себя воображаешь. Ну? Что там была за чертовщина? Чей это младенец?
– Твой, – хрипит женщина.
