Прорыв… почти наверняка.
В пространстве позади гиганта возникает булавочный прокол, он ширится, ширится, всасывает в себя материю вокруг: землю, поваленные деревья, куски асфальта и несколько дюжин детей, с тоненьким визгом опрокидывающихся в ничто.
Определенно coup d’arrêt
[7].
Гигант клонит голову набок, и дыра внезапно съеживается, исчезает, выбросив в небо дугу розовой молнии. Первый вновь переступает с ноги на ногу, и дуга молнии пропадает, зато новое невидимое лезвие тяжело хлещет по городу, рассекая дома, деревья и несколько человек: словно огромная, непредставимая сила уловлена и преобразована в чистую энергию, что куда менее опасно, чем первоначальное ее состояние.
Быть может, это croisé
[8]?
Успешный ли? Удалось ли выбить противника из равновесия?
Небо содрогается, над городом повисают два солнца – одно большое и розовое, второе маленькое, кроваво-красное, как воспаленный глаз.
Выпад.
Снова содрогаются небеса: опять ночь, в небе восемь лун разных цветов и размеров. У некоторых кольца, у других собственные крошечные спутники.
И новый выпад. Опять содрогаются небеса: теперь их наполняет холодный, ледяной туман, и вокруг города больше нет гор – только голубые стены льда, словно долина перенеслась в Антарктиду. Но среди ледяных плит – здания или колонии: тяжеловесные, серые, выглядящие древними постройки невиданной на земле архитектуры.
Отчаянный встречный выпад. Снова дрожат небеса. Льда больше нет, нет и тумана, над городом черно, непроглядно черно: ни лун, ни звезд, ни солнц, ни туч. Ничто. Бездна.
Выпад и – как будто – тушé?
Фонари Винка медленно загораются, словно кто-то повернул рубильник. Улицы заливает белое дрожащее сияние. От множества фигур, застывших во дворах, протягиваются длинные тени – как от столбов изгороди.
Возможно, это попытка выйти из боя?
И тут же серия вспышек на юге городка – словно беззвучный фейерверк, и фонари гаснут, и мир погружается в темноту.
Туше. Туше.
(В темноте Мона ощущает пожатие маленькой руки. Ее заставляют пригнуться, и голос шепчет в ухо.)
– Вы знаете, что дикарь в Винке?
– Да, – тоже шепотом отвечает Мона, – знаю.
– А где, знаете? – спрашивает Парсон.
И Мона внимательно выслушивает его слова.
В черной бездне над Винком возникают голубые проколы. Они вспыхивают ярче магния, и небо медленно освещается вновь.
В этом свете становится видно, что бой продолжался и в темноте, и в безмолвии: к примеру, по всем улицам и даже сквозь некоторые дома проросли большие, перекрученные, на диво мясистые деревья: асфальт и фундаменты смяты, как бумага, целые лужайки и скверы превратились в заплаты вулканического стекла, на западной окраине Винка косо громоздится пятигранная базальтовая колонна, а земля между бойцами – гигантом на юге долины и Первым на южной окраине – стала пузырящимся, зловонным болотом.
Первый, хоть его и трудно рассмотреть, выглядит усталым. Прежде он стоял столбом, теперь клонится ивой в бурю. Гигант, пусть ему и помешали вступить в Винк, не выказывает признаков утомления и вовсе не выглядит ни раздраженным, ни разгневанным: для него это забава, игра, не более того.
Гигант холодно озирает Первого и снова склоняет голову к плечу. И по всему городу взлетают огненные кольца – словно в улей, населенный миллиардами шершней, угодили камнем.
И все, стоявшие на улицах и во дворах, разом поворачиваются и маршируют на Первого.
Гигант клонит голову в другую сторону. Первый приобретает некоторую телесность: рябь воздуха обращается чем-то вроде серой пленки, пусть и довольно прозрачной. Первый оборачивается к наступающим на него братьям и сестрам.
Гигант снова склоняет голову, и толпа несется вперед.
Первый взмахивает перед ними мерцающей рукой: «Нет, нет, не надо!» Они не обращают внимания. Первый, мигнув, словно подтаивает с одной стороны, будто ускользает, пытается уйти. Но пальцы гиганта вздрагивают, и Первый натыкается на невидимую стену.
Новая попытка переноса сталкивается с тем же препятствием. Мать заперла его.
Толпа: люди и еще множество, множество детей – роем окружают Первого. Они замыкают его в кольцо, ковыляют к нему по черному болоту.
И без единого слова кидаются в атаку.
Мистеру Первому, естественно, в Винке невозможно убивать братьев и сестер, как и они не могут его убить: так они условились, прежде чем поселиться в этом новом доме, и уговор связывает их как закон природы. Но братья и сестры стремятся не столько убить, сколько удержать, они хватают его за невидимые конечности и притягивают к земле. Первый силен и некоторое время сопротивляется, но их слишком много, и он, взревев от ярости, падает на колени. Они громоздятся ему на плечи. Он клонится вперед, падает.
Гигант приближается. Он склоняется над распростертым Первым, в его движении неуловимое самодовольство: «Ну, видишь теперь, до чего доводит такое поведение?»
Взвыв, Первый пытается встать. Но люди – их, кажется, несколько сотен – громоздятся кучей и заваливают его снова. Первый стонет, плачет, вопит.
Гигант, подогнув колени, протягивает к нему руку.
Когда его пальцы готовы коснуться лежащего, над Винком разносится вопль:
НЕТ! НЕТ! Я БЫЛ СЧАСТЛИВ! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ДАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ? ЗАЧЕМ ТЫ ВЕЧНО МЕШАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ?
Глава 61
Все это время Парсон продолжает говорить.
Мона пытается слушать. Очень трудно слушать, когда география городка дико, непредсказуемо меняется на глазах (и бывают мгновения, когда Мона не уверена, есть ли у нее уши, и снова чувствует, как распадается и пересобирается наново ее телесное существо), но слова все же укладываются в голове, будто она, и не слушая, слышала.
Когда мир с ревом возвращается обратно, Мона сидит на земле и ребенок спит у нее на руках. Грэйси, уронив голову ей на плечо, тихо плачет, ее плечи вздрагивают. Винтовка лежит рядом. Мона совершенно не помнит, как они оказались в такой позиции. И уж совсем не понимает, как ее дочурка умудрилась все это проспать.
– Мне так жаль, Грэйси, – говорит Мона, еще не разобравшись толком, что происходит.
Грэйси только безнадежно всхлипывает и прячет лицо у Моны на плече. Вскоре она начинает теснить малышку, к большому ее неудовольствию.
– Все будет хорошо, – утешает Мона. – Честное слово, мы что-нибудь придумаем…
