Он уже собирается расстегнуть брюки, когда слышит грохот из кухни. Привстав, он в спешке бьется головой о полку. В мозг разрывной пулей влетает единственная мысль.
Его поймали. Они знают, что он такое.
Минуту Норрис сидит, вслушиваясь, но больше не раздается ни звука. Тогда он медленно выбирается из чулана, не забыв спрятать журнал и пузырек под стопкой простыней. В коридоре никого не видно. Прихватив единственное имеющееся у него оружие – медный подсвечник – и чувствуя себя фигуркой из «Тайн и шпионов», Норрис крадется к кухне.
Оказывается, с плиты на пол свалился заварочный чайник. Как такое могло случиться, Норрис не представляет, но выглядит все вполне невинно. С облегчением выдохнув, он ставит подсвечник на стол и нагибается подобрать осколки.
Он стоит на четвереньках, сметая стекляшки в кухонное полотенце, когда слышит шипение. По чистой случайности, подняв голову, он утыкается взглядом в перерезанный шланг за плитой. И, кажется, воздух у разреза уже мерцает? И чем это пахнет?…
Округлив глаза, Норрис вскакивает и бросается вон из дома, вываливается за заднее крыльцо. Перепрыгнув изгородь, он находит щелку и в нее разглядывает дом, высматривая движение.
Он плохо представляет, как они пробрались внутрь, но кто-то наверняка вломился в дом и перерезал газовый шланг. Малейшая искра – и все взлетит на воздух. Но зачем и кому это понадобилось? Из-за того, чем он собирался заняться? Предупреждение?
На луну наплывает облачко, и Норрис рассеянно поднимает глаза вверх. И холодеет, спохватившись, что нарушил еще одно из главных правил Винка: вышел из дому ночью.
То, что он намеревался сотворить в подвале, плохо, но он ведь проделывал вещи и похуже. Может ли быть, что на самом деле они хотели выкурить его из дома в темноту, где он беззащитен?
Пока он все это соображает, через изгородь переползает мягкий мерцающий свет и окружает его. Источник света у него за спиной, и хотя Норрис знает, что смотреть нельзя, все же оборачивается.
Ниже по склону начинается лес, и среди деревьев видны огоньки, блуждающие огни, медленно вращающиеся вокруг стволов. Одни бледно-голубые, другие розоватые. Они так прекрасны, так завораживают, что Норрис, не удержавшись, идет к ним, хочет прикоснуться, взять их в руки.
Но огоньки не даются – они все время оказываются несколькими шагами дальше, и скоро Норрис углубляется в лес, под темные перешептывающиеся сосны.
Он выходит на широкую травянистую поляну. Блуждающие огни гаснут, и Норрис, растерявшись, останавливается.
Кто-то вступает на поляну с другой стороны.
Его трудно рассмотреть в слабом свете, но Норрису видится маленькая старческая фигурка в белой рубахе с коротким рукавом и красным галстуком-бабочкой, с темным пятном на месте лица. Едва он начинает узнавать пришельца, картинка гаснет, как огонек свечи, и луна вроде бы тоже тускнеет, поляну накрывает тьма, такая темная, что Норрис ничего перед собой не видит.
– Алло? – окликает он и делает шаг вперед, выставив перед собой руки, направляется к человеку на той стороне поляны.
Он, кажется, уже близко и слышит дыхание. С облегчением повернув на звук, он понимает, что это не похоже на нормальное дыхание. Как будто воздух выходит из множества ноздрей и некоторые из них забиты слизью.
Норрис останавливается. Кто-то стоит совсем рядом с ним под деревом, и это – не маленький старичок. Он видит уголком глаза – схватывает что-то приземистое, широкое, хитинистое, и сверху не голова – округлая шишка, напоминающая ему нос с зияющими проходами и синусами, а поверх двух пустот анатомические образования, которые Норрис узнает.
Глаза. Очень человеческие, очень ясные глаза со зрачком и роговицей следят за ним.
Норрис открывает рот для крика, но крик не выходит. Оно обрушивается на него, он чувствует хватку жестких негнущихся лап на спине, его притягивают, и что-то мясистое, многоголовое (как морской анемон, думает он, отбиваясь) обвивает его губы, силой раскрывает рот и червем проползает в глотку.
Потом все темнеет.
Норрис приходит в себя на рассвете. Со стоном переворачивается и приоткрывает один глаз. Он лежит на посыпанной щебенкой дорожке, и, похоже, большая часть гравия впилась ему в спину. Но больнее другое – кожу, пока он спал, словно искусали миллионы москитов. Приподнявшись, он чешется, ожидая увидеть на ладонях и предплечьях множество белых, как лягушачье брюхо, волдырей.
И замирает. Потому что на коже – или, скорее, под кожей – вовсе не комариные укусы.
Это что-то вроде жуткой грибковой инфекции, кожа изъедена черными нитями. Они не на коже, а под ней, а сама кожа пупырчатая и влажная.
Но не это самое страшное, не это заставляет его с воплем кинуться бежать по улице. Как ни ужасна инфекция, больше всего Норриса напугало другое: колечки и обрывки паутины разбросаны по телу не как попало. Ничего подобного – их расположение явно складывается в буквы. А буквы складываются в одно слово, повторяющееся снова и снова:
УБИРАЙСЯ
Глава 15
Винк несовершенен. Его жители это прекрасно знают. Но ведь, говорят они, совершенства нет нигде. Куда бы вы ни приехали, всюду встретите несколько недовольных. Значит, Винк такой же, как все, не так ли?
Нет, говорят они. На самом деле не так.
Потому что, когда наступает ночь и в небе расцветают голубые молнии, все меняется. Что-то происходит с воздухом. Модерновые постройки и симпатичные белые коттеджи выглядят вдруг не столь безупречными. Уличные фонари тускнеют, а в трубках неоновых ламп обнаруживается множество погибших насекомых, которых днем здесь не было. Люди уже не машут друг другу. Наоборот, они, ссутулившись и потупив взгляды, спешат по домам.
Странные происшествия в ночном Винке – обычное дело. К примеру, многие просыпаются с острым чувством, что кто-то стоит у тебя во дворе, перед домом или за ним. И никогда не знаешь, пришел ли чужак именно к твоему дому, или он – или она – следит за тобой и твоей семьей; он просто здесь, темный и тихий. Что здесь особенно исключительно, это что все сводится лишь к ощущениям, к иррациональной убежденности, какая бывает во сне. Мало кто из жителей Винка в таких случаях хотя бы выглянет в окно, в основном потому, что знают: выглянув, убедятся, что ощущение их не обмануло – чужак действительно стоит на лужайке, темный, безликий и неподвижный, – и, больше того, взгляд на него не останется без последствий.
В Винке есть дома, куда никто не входит и не выходит, хотя на газонах чисто, деревья подстрижены, клумбы в цветах. А иногда ночью, вздумай вы подсмотреть – но вы, конечно, не станете, – вы увидите в темных окнах бледные лица.
Вечерами в Винке обычное дело для человека, выносящего мусор в переулок за домом, услышать вдруг рядом обращающийся к нему голос. Посмотрев, он увидит говорящего за высоким деревянным забором соседнего дома и ничего не разглядит, кроме темного силуэта и света соседских окон, пробивающегося между планками. Что шепчет он, неизвестно, он говорит на неведомом языке, передать который никому еще не удавалось. Человек ничего не ответит – самое главное, ничего не отвечать – и медленным шагом вернется домой, и ничего не скажет жене и родным. Утром от того, кто стоял за забором, не будет и следа.
