Мона стоит, остолбенев, не зная, что делать. Она никогда еще ни в кого не стреляла, а смерть хоть и видела, но не такую страшную.
Но тело самоубийцы не замерло до конца. Его пробитая голова дергается из стороны в сторону. И почему-то Моне не кажется, что движение идет от шеи; нет, вздрагивает сам череп, словно что-то внутри бьется о его стенки.
Раздается хлюпающий звук, и что-то, кажется ей, выползает из зияющей у него на макушке раны – тонкие как паутина щупальца тянутся, извиваясь, будто пробуют воздух на вкус, и струя крови, разбитая выползающей тварью, троится…
– Какого хрена… – шепчет Мона.
Ей слышится тоненький колеблющийся крик, и щупальца больше не извиваются, а пенятся (точь-в-точь как сода от капли уксуса) и растворяются. Мертвец посреди дороги неподвижен, пистолет он так и не выпустил из руки. Уставившись на него, Мона соображает, что делать…
Над городком полыхает молния, разряд бьет в землю, гремит гром. Мона оборачивается туда. Облако молний над столовой горой клубится, как всегда, но последний удар пришелся много ближе, и прежде молнии били беззвучно…
Нечего об этом думать. Мона бросается к водительской двери «Чарджера», падает на сиденье и гонит прочь.
Глава 23
Парсон поднимает глаза на ворвавшуюся в контору «Желтых сосен» Мону – в его взгляде обычная смесь недовольства и усмешки – и спрашивает:
– Как я понимаю, визит прошел успешно?
Мона не находит слов. У нее сводит живот. Кинувшись к мусорной корзине, она выворачивает в нее нутро.
Парсон взирает на нее с легким недоумением.
– Или нет?
– Все пошло на хрен, – выдыхает Мона.
– Куда пошло?
– На хрен, – злобно повторяет она. – На обратном пути – бред собачий…
– Это касается ключа?
– Нет, ключа не касается. То есть не думаю. Черт, откуда мне знать?
– Так ключ у вас?
Мона злобно зыркает на него. С губ у нее еще тянутся ниточки слюны. Утерев рот рукавом, она роется в рюкзачке и вытаскивает завернутый в перчатки ключ. Переводит взгляд с него на Парсона. До сих пор старик не давал повода ему доверять.
Парсон, похоже, чует ее сомнения.
– Я с этим ключом ничего не сделаю, – уверяет он.
– Слабое утешение, мистер Парсон.
– Я даже не возьму его у вас. Ключ скорее для вас, чем для меня, мисс Брайт. Я хочу только взглянуть, убедиться, что это тот.
Мона швыряет ему ключ, но старик даже пальцем не поводит, словно в жизни ничего не ловил: сверток отскакивает от его плеча и падает на стол. Парсон смотрит недоуменно.
– Вот ваш чертов ключ, – говорит ему Мона.
Он растягивает горловину перчатки, заглядывает внутрь и улыбается.
– Хорошо. Очень хорошо.
– Нет. Ничего хорошего, – перебивает Мона.
– Почему так?
– На меня по пути напал какой-то гребаный псих, – объясняет она, – и я его застрелила. Вернее, ну, я в него пару раз выстрелила. А потом он достал свой пистолет и… и… – Она пантомимой изображает, как он тычет стволом себе в подбородок и спускает курок, и сопровождает представление детским «паф-ф». – Вышиб себе на хрен мозги, будто так и надо.
– Тот человек… застрелился?
– Да! – взрывается Мона. – Меня что, плохо слышно?
– Но зачем он на вас напал?
– Не знаю! Напал и напал! Он… он вроде как поджидал меня. Подложил шипы, почти наверняка это он, а когда я стала менять колесо, бросился на меня.
– Он… бросился?
– Пытался схватить… – Осекшись, Мона поправляется: – Вообще-то и схватил. И тогда я увидела…
Парсон подается к ней. Спрашивает:
– Вы что-то видели?
– Видела сквозь город. Под ним что-то разбитое, зарыто по всей долине. И оно меня видело и… мне показалось, узнало.
Парсон долго, долго молчит.
– И вы это увидели, когда тот человек вас схватил? Как будто это он вам показал?
– Пожалуй, что так.
– Как он выглядел?
На ее описание Парсон качает головой.
– Не помню такого… никого похожего в Винке не видел. Это тревожит.
– А то, что он вышиб себе мозги, вас не тревожит?
Парсон качает головой, словно говоря, что и это тревожит примерно так же.
– Что теперь будет?
– С вами? – спрашивает Парсон и задумывается. – Ну, раз он умер, значит, не из тех, кто стоит внимания.
– Вы это серьезно?
– Да. Если бы умер кто-то… важный, я бы знал. Как узнал о Веринджере и Мэйси. Раз тело осталось там, надо думать, за ночь его кто-нибудь подберет. Все, что осталось валяться, обычно подбирают. Полагаю, и трупы тоже, хотя и не проверял.
Мона, делая вид, будто не расслышала этого потока бредятины, останавливается на одном:
– Как понимать: «Если умер»? У него, черт побери, полголовы вдребезги!
Парсон с каменным лицом смотрит на нее. Пожимает плечами.
– Не можете сказать, да? – понимает Мона. – Не дозволено?
Парсон молчит. Похоже, даже не дышит.
– И о твари, которая у него из тыквы выползла, тоже промолчим, да? – не отступается Мона. – О той, что, коснувшись асфальта, вспенилась, как… как долбаный «научный опыт» на ярмарке. И о том, что я в доме повидала?
Парсон откашливается.
– Нам лучше поговорить о том, что вам делать с этим ключом. – Он постукивает по столу перчаткой.
– Нет, – говорит Мона.
– Нет? – Парсон поднимает бровь.
Закашлявшись, Мона отхаркивается, сплевывает в мусорную корзину. Достает салфетки и старательно высмаркивает каждую ноздрю отдельно.
– Нет, – повторяет она. – Ни хрена не буду делать, мистер Парсон. Пока вы не объясните, что за чертовщина творится.
– Я же сказал, – спокойно напоминает Парсон. – Есть вещи, о которых мне говорить не разрешено и делать тоже.
– А мне, честно говоря, – по фигу, – огрызается Мона. – Я ради вас вляпалась в основательное дерьмо. И скажу так: играем честно, размазываем его на всех. Это, мистер Парсон, улица с двусторонним движением. Садитесь-ка за руль.
– Не понимаю метафоры, – признается он.
– Я про то, – Мона кое-как выпрямляется и усаживается на стул перед его столом, – что вы мне скажете кое-что из того, что стоит знать. Для начала, какое мне вообще дело до треклятого ключа, не говоря уж о том, какое дело вам?
– Это ключ от двери.
– Какая новость!
