ВСТРЕЧА ВСТРЕЧА ВСТРЕЧА ВСТРЕЧА
– Что такое? – говорит Болан. – Встреча?
Пауза. И одно слово:
ДА
– Кто с кем встречается?
Еще одна пауза. И аппарат отбивает:
ТЫ И Я
Болан бледнеет.
– Хочешь встретиться? Ну, заходи тогда, что ли?
НЕ ЗДЕСЬ НОЧЬЮ У ПЕРЕКРЕСТКА НА ШОССЕ
Болан давится страхом.
– Что? Я должен ехать в Винк?
Аппарат молчит. Болан воображает припавшего к земле хищника, подготовившегося к прыжку.
И вот:
ДА ПОЛНОЧЬ
– Но… я не могу! Я там не бываю!
Биржевой телеграф молчит. Должно быть, не находит достойного ответа.
Потом:
ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ЗАГЛЯНУТЬ ВНИЗ
Болан таращит глаза на ленту. Для него это полная бессмыслица.
– Не понимаю, – говорит он.
Машина выпаливает:
ЗНАЕШЬ ГДЕ ВЗЯТЬ НОВЫЙ ТОТЕМ
– Да, – соглашается Болан. – Им уже занимаются. Может возникнуть небольшая задержка – моему парню сегодня помяли лицо. Но скоро они будут в каньоне.
Машина медлит очень-очень долго. Таких длинных пауз раньше не бывало. Болан уже решает, что те со злости бросили разговор.
И все же аппарат печатает:
МЕНЯ ТАМ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ
– Что, в каньоне? – Болан спохватывается. – Постой. Ты про встречу? А где же ты будешь?
Опять небывало долгая пауза.
Аппарат печатает:
МЕРТВ
Вот этот ответ Болана просто оглушает.
– Какого хрена! Серьезно?
Я СОБИРАЮСЬ РИСКНУТЬ
– Что? Больше, чем сейчас рискуешь?
Оно отвечает:
ДА
– Ну… Тогда брось это на хрен!
Аппарат печатает:
ЕСЛИ НОЧЬЮ МЕНЯ НЕ БУДЕТ ТЕБЯ ВСТРЕТЯТ
– Кто? – спрашивает Болан.
Телеграф молчит.
– Кто? – повторяет Болан. – Что происходит? Что вы затеяли?
Он ждет долго, но ответа нет.
Глава 34
В Винк Мона возвращается под вечер. И смотрит на городок как в первый раз. Видит опрятные домики из адобы, небесно-голубые коттеджи, стариков у аптеки и играющих на траве детей. Фонари горят ясным светом. Трава влажная, деревья толстые и высокие. Здесь тихие дни. А вечера еще тише.
И все же…
Кто-то стоит у тротуара совершенно неподвижно, опустив руки. На нем очаровательно дешевый костюм на несколько размеров больше нужного. Он смотрит в небо, склонив голову набок, словно прислушивается к чему-то, слышному только ему, завистливо улыбается проезжающей в огромном грузовике Моне. Та следит за ним в зеркале заднего вида: мужчина снова уставился в припорошенное сумерками небо и широко улыбается.
Это один из них? Или кто-то другой из прохожих?
Молодая женщина стоит на гравийной аллейке между двумя домами. Хрупкое существо с тонкими запястьями. В руке у нее пустая жестяная канистра, женщина вертит ее раз за разом, ощупывая металлические бока, и сама медленно поворачивается, пританцовывая в такт.
«Что она чувствует, прикасаясь к обычной вещице? – размышляет Мона. – Что они видят, глядя на мир?»
В окне магазина металлоизделий стоит старик, смотрит на нее обведенными синевой глазами. На пальцах у него то ли чернила, то ли черная краска. В руках тарелка и вилка, он обмакивает вилку в тарелку, зачерпывает горку горячего пюре. Он широко открывает рот – гораздо шире, чем требуется, – мажет по языку вилкой, не мигая, не глотая. Когда он поднимает руку, черные чернила стекают ручейком на запястье, марая рукав.
Это один из них. Наверняка.
Сколько же их здесь? Стоит приглядеться, они повсюду: бродяги, оккупировавшие узкие проулки между домами, канавы и пустующие парковки, переулки за магазинами. Ничейные, всеми забытые места. Оттуда, быть может, эти очарованные странники отправляются собирать их мысли, чтобы стать ими.
«Чтобы стать ими, – думает Мона. – Кем бы они ни были там, у себя в головах».
А когда они закончат, вернутся ли домой, весело улыбаясь, чтобы накрыть столы к ужину? Чтобы подстригать газоны, играть в карты, курить трубки в компании? Сплетничать и выскребать еще один день мирной жизни маленького городка? Так ли?
Что они делают? Чем такие, как они, занимаются? Зачем они здесь?
Она дважды объезжает квартал, заворачивая в переулки, подсчитывая машины и запоминая номера. Убеждается, что никто за ней не наблюдает: нигде не шевелятся занавески, в машинах не заметно никакого шевеления, и хвоста точно нет – движение здесь такое редкое, что спрятаться невозможно.
Проверившись, насколько сумела, она останавливается на улице, ведущей к дому миссис Бенджамин, и наблюдает за ним.
Однажды, всего несколько дней назад, ее здесь угощали ланчем. А теперь Мона гадает, что живет в этом доме или изображает жизнь и чем оно занято, когда никто не смотрит.
Достав «Глок», Мона утирает пот со лба. Ей неохота это делать. Но она должна узнать.
Выйдя из кабины, она подходит к передней двери, не слишком стараясь спрятать пистолет. Приближается к окну, заглядывает внутрь. В доме темно, но она подозревает, что это ничего не значит.
Мона не особенно удивляется, обнаружив, что дверь не заперта. К чему бы такому существу запирать двери?
Она заходит. От темных полов и стен в доме еще темнее. Это до последнего дюйма старушечье жилье, битком набитое тикающими ходиками, стопками писем и ненужных безделушек. Ничего не слышно. Похоже, хозяйки нет дома.
Мона крадется по дому с пистолетом наготове, ловя глазами каждое движение. Поворачивает налево, по короткому проходу к спальне. И здесь видит его.
Он лежит на кровати, сцепив пальцы на груди, покойно, как мертвец. Но видно, что он не мертв, не совсем мертв: грудь медленно поднимается и опускается.
Выглядит он все так же – обычный старик. Может, немножко закисший. Слишком много времени проводит под крышей.
Она садится рядом с Парсоном в мягкое кресло. Заглядывает ему в лицо и гадает, что скрывается за ним. «Он, – думает Мона, – вовсе не чудаковатый старикашка, много лет управлявший мотелем. Так же, как хозяйка этого дома – вовсе не въедливая старая чиновница».
Она приподнимает пистолет, но целит не в него. Часы как будто тикают все громче. Мона подумывает, каково будет разбить это назойливое тиканье и разбрызгать его череп по желтоватым простыням.
Будет ли это дурно? Неправильно? Это хоть что-то изменит?
