— Ничего, сейчас таблетку приму, и все пройдет. Иди, Оль, я скоро приду…
Так и вышло, что по причине «болезни» Марты радостные посиделки пришлось быстро свернуть. Даже до тортика с жуткими кремовыми розочками дело не дошло. Правда, Марта настояла на том, чтобы Оля положила его обратно в коробку и взяла с собой — не пропадать же добру. Оля отказывалась, отговариваясь «плохой приметой», но Марта настояла на своем.
Когда они ушли, Марта первым делом разыскала в старых блокнотах номер Димкиного домашнего телефона. Теперь главная задача — дома его застать. Наверняка ведь все время у Оли торчит, как законный жених.
Вот и будет с него. Поторчал, и хватит. Судьба другой диван ему предназначила.
На удивление, Димка вдруг заартачился. Бубнил в трубку что-то виноватое, вроде того — прости Марта, но… Как же я без Оли к тебе приду… Оля ведь не поймет, обидится…
Еле-еле уговорила. Пришлось сказать со смешком, чтобы он не вообразил себе ничего такого, что надо всего-навсего полку на кухне прибить. А он опять за свое — можно, я с Олей? Чуть из себя не вывел, ей-богу…
Но пришел-таки. Один, без Оли. С инструментами, чтобы полку навешивать. Покосился на красиво накрытый стол, на свечи. Потом бросил быстрый взгляд на ее фривольное одеяние — короткий шелковый халатик-кимоно, интимно ниспадающий с одного плеча и открывающий то самое соблазнительное пространство между грудью и предплечьем, в котором, как считала приятная во всех отношениях дама у Николая Васильевича Гоголя, и заключается та самая мужская «погибель».
Димка к своей «погибели» наверняка был готов, не полный же он идиот, в самом деле. И потому слишком рьяно прошел на кухню, осматривая место потенциальной работы. И спросил тоже слишком рьяно, не поворачивая к ней головы:
— Куда здесь полку-то навешивать? Вон, никакого свободного пространства нет.
— Да брось, Дим, потом полку сделаешь, давай сначала поужинаем, — предложила она весело, по-свойски, нарочито робким жестом натягивая халатик на плечо. Хотя чего его было натягивать, он тут же скользнул обратно, будто ослушавшись хозяйку.
Хороший халатик, удобный. Делает все, как надо. Молодец.
— А ты что, всегда вот так ужинаешь, да? — натужно насмешливо спросил Димка, садясь за стол.
— Так — это как? — улыбнулась она, садясь напротив.
— Ну… С вином, со свечами.
— Нет. Не всегда. Но сегодня особый случай. Понимаешь, я просто должна… Нет, не так. Я не могу тебе не сказать… Потому что это будет неправильно, если я не скажу… Я сегодня всю ночь не спала, Дим… Так измучилась, если бы ты знал!
Димка ничего ей не ответил. Даже не спросил, чем она так измучилась, что было бы естественно для заданной тональности разговора. Сидел, втянув голову в плечи и насупившись. Оборону включил, ага. Только вся эта оборона похожа на игрушечную стену, построенную из детских кубиков, это же понятно! Если бы действительно хотел обороняться до последнего, не пришел бы. А так… Сам себе мужик сказки рассказывает, пытается ублажить свою совесть, которая уже дала трещину, и эта трещина все растет, растет вглубь и вширь.
— Налей мне вина, Дим. В горле пересохло. И себе тоже налей.
Димка взял бутылку так осторожно, будто она была огнетушителем. Дрожащей рукой налил ей в бокал вина. Подумал секунду и себе тоже налил.
А на нее вдруг смех напал — так некстати! Почему-то вспомнилась сцена из кинокомедии «Служебный роман», где Новосельцев такой же дрожащей рукой наливает в бокал вино исходящей нервным надрывом Людмиле Прокофьевне. Хорошо, хоть Димка мимо бокала не налил, как в кино. Иначе и впрямь рассмеялась бы, и весь спектакль пошел бы насмарку!
— Давай за тебя выпьем, Дим… — произнесла глухо, проглотив смех. — Да, за тебя!
— И за тебя, — неуверенно произнес Димка, поднял бокал, потом сделал несколько жадных глотков.
— Зажги свечи, Дим… — попросила она тихо.
Он глянул испуганно, похлопал себя по карманам, отыскивая зажигалку. Долго не мог высечь пламя — пальцы не слушались. Потом поднес дрожащий огонек к фитилькам, и они приняли его равнодушно, разгорелись быстро. А ей опять стало смешно над Димкиной робостью — ну что это, честное слово? Сидит, кокетничает, как малолетка, которую заманил в гости умудренный в таинствах соблазнения павиан! И хочется, и колется, и мамка не велит! Взять бы и дать в шею за такие дела, прямо кулаки чешутся…
Но нельзя в шею. Надо продолжать спектакль. Где она возьмет на данный момент другого такого Димку? И чем Димка не годится на роль законного мужа, почти классического, проживающего свою жизнь в трениках у телевизора? Даже не подозревает пока, бедный, какая счастливая мужская жизнь ждет его впереди.
— Дим! Я больше не могу. Я должна тебе сказать… Выслушай меня, пожалуйста! Дело в том, что… Дело в том, что я люблю тебя… Да, так бывает, наверное, я и сама не подозревала… Нет, я всегда думала о тебе, конечно, но как бы отстраненно немного, с затаенной болью, пока вчера не поняла… О, как же меня всю перевернуло вчера, Димка, если бы ты знал! Когда Оля сказала, что выходит за тебя замуж, я как-то сразу решила для себя — не бывать этому! Потому что ты мой, Димка, потому что я давно тебя люблю…
— А чего же… Чего же раньше-то… — с дрожащей хрипотцой в голосе промямлил Димка, глядя на нее почти с ужасом.
— Да я ж тебе объясняю — не могла я раньше! Так сложились обстоятельства, что надо было… Как-то выживать… Замуж выходить, разводиться потом… А еще я не могла из-за Оли, не хотела ей причинять боль… А вчера меня будто волной накрыло, представляешь? Поняла — не смогу тебя ей отдать, и все! Пусть через боль — не смогу! Да и чем моя боль хуже Олиной? Ведь если ты на ней женишься, это значит, я буду обречена страдать всю жизнь… Не заставляй меня страдать, Димка… Пожалуйста… Я так люблю тебя, я не могу больше…
Ее будто волной снесло со стула и принесло на Димкины колени, и он опомниться не успел, как пошел на дно, то есть оказался в ее постели, и падал, падал до самого дна. И не мог дышать, не мог ничего чувствовать, кроме ее ненасытного тела, и сам заразился этой ненасытностью, и лишь в коротком промельке отдыха ему вдруг явилось Олино лицо с расширенными от ужаса глазами… Но было уже поздно. Потому что Марта владела им до конца. Ему и самому теперь казалось, что он любил всегда только ее одну, и благодарен был ей, что так хорошо все разрешилось, что она спасла его от несчастья… Несчастья жить без нее. Марта, Марта…
— Не бойся, милый, я сама с Олей поговорю, — шептала она ему на ухо, оглаживая ладонью плечи. — Я объясню ей, она все поймет… Я так люблю тебя, если бы ты знал… Я не смогу тебя никому отдать, даже Оле… Завтра же переезжай ко мне, ладно? Ни дня больше без тебя не смогу…
Через две недели Марта и Дима подали заявление в загс. С Олей Марта тоже поговорила, как и обещала. Разговор состоялся в кафе на набережной, Марта заказала шампанское и мороженое. Оля пила шампанское, слушала ее молча. Потом долго сидела, опустив глаза. Наконец подняла их на Марту… В них не было ничего, даже слез не было. Совершенно пустые глаза, будто незрячие.
