Бакурадзе: Я внутренне одинаково согласен делать проект и в одном, и в другом ключе. Я в любом случае прикладываю к нему руку. Это не лукавство! Если, допустим, ты принесешь сценарий и я увижу, что ты можешь снять очень крутое кино, то это заставит меня принять участие. Поучаствую как режиссер, как продюсер, как водитель — без разницы. В данном случае я не совсем умею снимать такое кино и поэтому помогаю, а не говорю «Мотор!» и «Стоп!». Хотя я вижу это кино, понимаю его. И у меня ни много ни мало есть свой месседж. Через большой проект я могу говорить о том же, что и во всех своих предыдущих фильмах, но уже в другом ключе и для большей аудитории. Делаю фильм про космос, бюджетная картина. Сейчас государство выделяет деньги на такие проекты. Авторское кино в данный момент не сильно финансируется. Оно и не существует в том виде: нет ни старых, ни молодых, ни средних режиссеров, которые могли бы что-то реальное предложить. Это зависит от времени, на мой взгляд.
Мизгирев: Я думаю, для Бакура не было большой проблемой начать продюсировать фильм, потому что, когда мы делали наши авторские картины, на самом деле во многом выступали и продюсерами. По крайней мере, я разбирался во всей линейке производства от и до. Это опыт, который научает быть не только режиссером. В этом смысле противопоставление «теперь вы играете в большую игру или вас играют» — это неправда. Они, наоборот, ждут. Ждут от тебя свежих поступков во всем — от того, что ты говоришь артисту, до того, как организован процесс и за какие ниточки дергать. Другое дело, что из этого выходит. Я имею в виду с точки зрения зрителя, а не с точки зрения качества.
Но вот ведь интересный момент. Бакур сказал про время. Ваши предыдущие фильмы пытались с большим или меньшим успехом осмыслить современность. Сейчас четыре фильма, о которых мы говорим, все помещены в прошлое. В случае вас троих это советское время разных эпох, в случае Леши вообще XIX век.
Попогребский: Черт, зря Хлебников не приехал. Он хотя бы «Озабоченных» снял. Он нас подставил!
Все равно он бы был в меньшинстве. Если к вам четверым добавить Хлебникова, Сигарева и Мамулию, то все вы снимали про здесь и сейчас, а потом это закончилось. Потому что про здесь и сейчас неинтересно снимать? Невозможно? Никто не хочет смотреть? Или вам самим всегда хотелось прыгнуть в прошлое? Так уютнее?
Бакурадзе: Я могу затронуть аспект, который касается общественной ситуации в стране. Нулевые годы были временем оздоровления, экономического и культурного подъема. Когда мы снимали — конечно, это сейчас с оглядкой становится понятно — и смотрели на современную жизнь, то указывали на отдельные проблемы здорового организма. Сегодня мы находимся во времени разочарования и депрессии. Когда сознание начинает болеть, то указывать на отдельные боли в руке или ноге бессмысленно.
То есть вы врачи, которые отчаялись, махнули рукой и сказали: «Я лучше пойду разбирать уже мертвый скелет, чем лечить живой организм»?
Бакурадзе: Нет, ни в коем случае. Сознание лечится по-другому, изменением угла зрения. Мы поменяли этот угол. Если ты хочешь вывести ребенка на правильный путь, ты не должен ему говорить, что он в чем-то плохой. Ты должен ему показать пример, чтобы он включил сознание.
Классицистический подход: мы показываем не так, как есть на самом деле, а так, как надо.
Бакурадзе: Конечно. Мы находимся во время возникновения таких псевдоязыков. У нас нарушен единый путь культурного языка. Время пришло такое, где ложь сливается с правдой. Есть, допустим, Министерство культуры, которое выделяет деньги на авторское и экспериментальное кино, но там даже не пахнет ни тем ни другим. Зачем это нужно так называть? Я не вижу сегодня какого-то объединения мыслей. Не говорю, что никто не мыслит, жизнь идет. Но сегодня никто не знает, как нужно сделать фильм, чтобы этот язык был понятен тебе, мне или кому-то еще.
Попогребский: Слушай, ну ты мог бы себе представить, что я сниму для канала «Россия» фильм про политических пиарщиков, занимающихся геополитикой и обслуживанием отчасти государственных интересов по воздвижению железного занавеса, написанный гражданином Америки на современном материале?
Про это — нет, но есть, например, Германика, которая сравнительно недавно на современном материале для Первого канала сделала сериал. Просто выбрала не тему политического пиара, а тему, допустим, школы.
Попогребский: Первый раз, когда в 2011 году ко мне попал в руки сериал «Оптимисты», он воспринимался абсолютно как исторический. А когда он ко мне попал второй раз, в 2014 году, я понял, что это адски актуальнейшая вещь, которая начинается с попытки двух стран сосуществовать, а затем — стремительно нарастающая паранойя, отчуждение и борьба. Сделать это честно и без фиги в кармане — мне кажется, нам это удается — на самом деле тоже такой вызов современности.
Коля, почему ты снял фильм, действие которого происходит в восьмидесятые? Ты же раньше никогда этого не делал?
Хомерики: Я раньше всегда старался снимать какое-то безвременье. Здесь так сложилось, что это 1985 год. Меня это вообще не очень волновало — хоть 1985-й, хоть позапрошлый век. Мне, наоборот, это нравится, потому что время для меня не имеет значения. Время не меняется. Есть временные циклы, которые повторяются. Если ты понимаешь какие-то главные вещи, ценности в этом мире, то неважно, в каком времени ты работаешь. Вот и у Бакура фильм тоже про 1985 год. Это такой переломный момент был для нашей страны. Но это все идет фоном. То есть я не хотел делать кино про перестройку или что еще такое. Это все равно про сейчас.
Всегда про сейчас. Но у тебя же в фильме есть концептуально содержательный момент про выпадение из времени. Когда люди плывут где-то далеко на ледоколе, то они всегда вне повседневного времени. До них с опозданием все доходит — особенно в 1985 году. А тут они еще и застряли во льдах. Практически весь фильм на этом построен — происходит сдвиг во времени. Они застряли во льдах в советское время, а к экватору приплыли уже к перестройке, все оттаяло во всех смыслах и кончилось. Время поменялось, пока они торчали там.
Попогребский: Видишь, а мы спрашиваем, зачем нам нужны критики. Вот они нам всё объясняют, что мы имели в виду.
Хомерики: В том-то и дело, что я даже сейчас с трудом вспомню, что меня затянуло в «Ледокол». Не то чтобы я сижу за столом и решаю, что хочу сделать кино вот такого плана. Что-то продюсер говорит, что-то я отвечаю. Потом выбрал этих артистов, так снял, потом раз — и вышел результат, который мне самому нужно увидеть в кинотеатре, чтобы понять, что я там сделал.
Леша, ты в «Дуэлянте» поднимаешь проблематику чести, которая держит на себе весь фильм. То есть проблематику того, что даже не имеет синонимов в современном языке для людей, живущих сейчас. А если они и есть, то только в отрицательных величинах. Совершенно абсурдная ситуация.
Мизгирев: Ну почему? В тебе срабатывают эти рефлексы. И во мне срабатывают. Таких людей много. Значит, это не ампутированная вещь, она как-то существует…
