Второй не менее важный фактор — тесная связь с природой, с лесом и рекой Леной, с суровым и обезоруживающе живописным якутским ландшафтом. Житель Крайнего Севера действительно не способен, даже если хотел бы, прервать эту связь, он напрямую зависит от естественного природного цикла, и это — тема множества якутских фильмов. В сегодняшней по преимуществу городской цивилизации такое архаическое видение мира кажется глубоко оригинальным и ненатужно традиционным одновременно: в мировой кинематографической традиции оно свойственно не так уж многим — разве что исландцам и тайцам. «Мальчик и озеро» краеведа Прокопия Ноговицына с его пристально-детским взглядом на заснеженный пейзаж, драматическая love story «Крик чайки» Аркадия Новикова, угрюмый неовестерн Степана Бурнашева «Беглый» — да, в общем, практически каждый якутский фильм, вплоть до хита проката триллера Костаса Марсана «Мой убийца», так или иначе об этом.
Якутия в каком-то смысле является краем света. Саха-кинематограф обратил это в преимущество, по меньшей мере психологическое. Когда ты на краю, тебе становятся безразличны признаваемые остальными границы: в конце концов ты сам граничишь только с вечностью и небытием. На практическом уровне это выражается в трансгрессивности якутского кино.
Оно не принимает оппозицию «Восток — Запад». Нарративные схемы, методы режиссуры (самые разные), общий принцип литературности, крайне важной для якутской культуры, — все это роднит фильмы с Россией или Европой. Однако сам тип сознания, его нарочитая эклектичность и свобода, особенный тип актерской игры, нередко восходящий к фольклорному ритуалу — и выросшему из него уникальному, крайне популярному в республике Саха-театру, — ближе к азиатскому восприятию действительности и искусства. Вспоминается «Покидая благоухающую гавань» Сюзанны Ооржак — причудливая мелодрама о памяти и семейных корнях, которая снималась между Гонконгом и Якутском.
Оно игнорирует разделение «игрового» и «документального». Магический фикшн-репортаж с национального праздника коневодства «Бог Дьёсёгёй» Сергея Потапова уничтожает эту границу, вводя простодушного деревенского героя в необъяснимый для него контекст современного (и в то же время древнего) праздника. А Михаил Лукачевский в «Неразгаданной любви» исследует творчество и жизнь культового для Якутии певца Степана Семенова, выходя за скучные рамки байопика и в буквальном смысле слова воплощая на экране миф рокера-звезды, умершего трагически рано, в 28 лет.
Оно отказывается от четкого противопоставления «авторского» и «массового». Любой якутский фильм априори задумывается как массовый, ведь без внимания и любви публики (и так ограниченной сравнительно небольшим ареалом якутского языка) он не имеет шансов окупиться. Но в Якутии высоко ценится оригинальность авторского подхода, каждый режиссер пытается не только соблазнить, но и удивить аудиторию: в любом случае развлекательность никогда не является самоцелью. Якуты имеют гораздо более четкое представление о жанровой природе кинематографа, чем россияне и даже многие европейцы. И в то же время размывают границы жанров не менее лихо, чем их южнокорейские коллеги.
Так серия вроде бы примитивных комедий от группы DETSAT (ДетСаТ) — особенно те, которые посвящены народному герою, простаку Кэскилу, — только на первый взгляд кажется немудрящим развлечением: на самом деле эти картины умно и остро взламывают национальный характер, беспощадно исследуя самые уязвимые его стороны и не ограничиваясь бурлескным юмором. Упомянутый «Мой убийца» погружается в двойственность советского/постсоветского бытия, визуально выражая ее в романтическом образе сестер-двойников. Каждый из многочисленных якутских хорроров так или иначе связан с религиозным, языческим сознанием якутов, темой сколь популярной, столь табуированной. С другой стороны, наиболее оригинальный «автор» Якутии Михаил Лукачевский в своих психологических и сюрреалистических драмах «Дорога» и «Белый день» широко и успешно применяет инструментарий триллера, тем самым привлекая даже невзыскательного зрителя.
Наконец, якутское кино не приемлет отделения «профессионалов» от «любителей». Недаром первый фильм из Якутии, попавший в основную программу престижного международного фестиваля — Пусанского, «Костер на ветру», был снят школьным учителем из отдаленного улуса, энтузиастом Дмитрием Давыдовым. В широком смысле слова каждый кинематографист в Республике Саха — аматёр, вынужденный работать с артистами самодеятельности, самоучками, непрофессионалами. Но именно поэтому кино в Якутии так неподдельно демократично: отрицая кастовый подход, оно опрокидывает иерархии, а каждый зритель знает, что при желании сможет сделать собственный фильм. Это и есть подлинно творческий дух, который сегодня столь редко встречается даже в самых успешных и богатых кинематографических империях.
Самородок
«Мой убийца» Костаса Марсана
Мерзлота — вечная, Лена — река, Якутия — наше отечество, смерть неизбежна. Начав со следственного эксперимента, в ходе которого личность убийцы выясняется подозрительно стремительно, молодой детектив (Вячеслав Лавернов) лишь ступает на путь к истинной разгадке тщательно организованного преступления. Поиски приводят его в тайгу, где добывают золото, — на безлюдные берега Лены, сакральной реки народа саха. Изысканная цветовая палитра напоминает о Вонге Кар-Вае, сумрачная депрессивная атмосфера — о новых корейских нуарах, эротическая линия с роковыми женщинами-двойниками (обеих играет Галина Тихонова) — то ли хичкоковское «Головокружение», то ли линчевский «Малхолланд Драйв». Но и постсоветское наследие опознается безошибочно в городском пейзаже Якутска, пока герои не покидают его, сливаясь с магической природой. При всем этом в основе фильма лежит повесть народного писателя Якутии Егора Неймохова «Случай на озере Сайсары» по мотивам реальных событий. В Якутии невозможное становится возможным, даже будничным.
Брутальный триллер режиссера Костаса Марсана и продюсера (она же автор идеи) Марианны Скрыбыкиной «Мой убийца» на российских экранах — событие эпохальное, переоценить его масштаб невозможно. Впервые самородок якутского кинематографа огранен для широкого потребителя и предъявлен ему. Пусть прокат и не так широк, как хотелось бы мечтать пропагандистам этого уникального явления, но все-таки достаточно масштабен, чтобы большинство желающих смогли посмотреть фильм.
О феномене Сахавуда (по аналогии с Голливудом или Болливудом) много шумят, толку от этого чуть. Якутское кино слишком своеобразно сочетает откровенную кустарность с вдохновенной изобретательностью, чтобы прийтись по душе зрителям за пределами республики; к тому же есть проблема культурного и языкового барьера. На малой родине эти картины, которые часто снимаются за сущие копейки, бьют по сборам американские блокбастеры и ухитряются окупиться в местном прокате. У нас их показывают по преимуществу на фестивалях, и там редко набираются аншлаги, сколь бы оригинальным ни было зрелище. Поэтому выпуск «Моего убийцы» — рискованный эксперимент, которому необходима поддержка всех возможных энтузиастов, от синефилов до патриотов отечественного кино. В конце концов, Якутия — часть России. Если уж у вас есть потребность гордиться кинематографическим наследием своей страны, то якутские фильмы дают к этому куда больше поводов, чем русские.
