Он, должно быть, повернулся. Да, повернулся. Опять Кэй толкнула вверх крышку сундука, она тихонько скрипнула, щель увеличилась. Теперь хорошо была видна маленькая группа в центре библиотеки среди длинных освещенных столов. Двое в капюшонах, Огнезмей, Гадд – и, на полу подле Гадда, какой-то большой вытянутый ворох тряпья. Что это такое?
– Поприветствуй дочку, шелкодел, – сказал Гадд и дернул канат обеими руками.
Ворох тряпья шевельнулся, ожил. Поднял голову. Не произнес ни звука. Кэй смотрела на голову во все глаза, мысленно приказывая ей повернуться в ее сторону, узнать ее. И, словно по мановению волшебной палочки, она послушалась приказа: подбородок медленно повернулся на шее, лицо приподнялось, взгляд пустых глаз встретился с ее взглядом, и она знала, что эти глаза увидели ее, – не важно, что она была на высоком балконе, в сундуке, за балюстрадой. Увидели, но не узнали.
Раздался крик. Кричало все – весь зал. Он длился… длился. Он оглушал ее, расщеплял, кромсал уши, раскалывал сердце, как топор. Кэй почувствовала, что ее трясет, что сундук трясет вместе с ней, что Вилли поднимается, обхватывает обеими руками ее скорченное, разбитое тело. Эти руки.
Ее папа. Эта куча тряпья. Папа. Эти руки. Сестра. Папа. Мой папа.
А крик Элл все длился. Этот душераздирающий вопль не давал никому услышать рыдания Кэй, и никто не замечал под приподнятой крышкой ни ее содроганий, ни мягких, успокаивающих движений рук, которыми дух обнял ее, шепча:
– Мы спасем ее. Мы спасем ее. Я спасу. Мое милое дитя, мы спасем ее. Мы все сделаем.
Элл, должно быть, потащили из библиотеки: истерические взвизги делались тише, хлопнула дверь, и они заглохли совсем. Кэй по-прежнему дрожала, но дрожала тихо. Вилли сжимал ее так крепко, как только мог, но ни о какой скрытности уже и речи не могло быть. Гадд, однако, больше не поднимал глаз на балкон. Они были в безопасности.
– Приятные были минуты, – произнес ненавистный голос. – Огнезмей, присмотришь за этим псом. А ты, Филип, – проговорил Гадд, двигаясь к выходу и не глядя в их сторону, – возьми на себя остальное. Может быть, утес какой-нибудь. И жди в ближайшее время новых распоряжений.
Кэй начала подниматься. Флип протянул к ней руку ладонью вниз, сделал осаживающее движение: Не надо. Но она не послушалась. Встала. Взялась за каменные перила балкона. Закрыла глаза, наклонила голову, открыла их – и увидела, как Огнезмей, держась за канат, утаскивает ее отца из библиотеки. Он двигался на четвереньках, по-собачьи, то и дело заваливаясь на сторону, а потом, когда дух дергал за ошейник, кое-как поднимаясь. Не залепи Флип ее рот ладонью, Кэй окликнула бы отца, или заплакала, или завопила – или все вместе.
Огнезмей захлопнул за ними дальнюю дверь. Кэй рухнула на стул.
Долго все трое сидели молча. Кэй закрыла глаза и не открывала их. Сосредоточилась на вдохах и выдохах, стараясь отогнать все мысли или, на худой конец, подчинить их ритму своего дыхания. Избавиться от них было трудно: снова и снова они вздыбливались и хватали ее зубами – мысль о папе, о сестре, – и снова и снова она отталкивала их, позволяла им упасть. Наконец открыла глаза.
Двое духов смотрели на нее. Ровные взгляды, участливые лица.
– Разъятие, – сказала она. – Это оно и есть? Это оно? Почему они так с ним поступают? Что им от этого? Что он им сделал?
– Да, – ответил Флип. – Разъятие. Так оно начинается.
– А комната, где мы находимся?
– Это Комната разъятий, здесь хранятся записи обо всех перемещениях и разъятиях. Здесь пишется своего рода неофициальная история величайших творческих умов человечества.
– Значит, самым лучшим творцам – всегда перемещение и разъятие? Как Орфею? – Кэй несколько секунд помолчала. – И поэтому Гадд… моего папу… за то, что он умный? Я не понимаю. Почему вы это делаете?
– Я и сам это плохо понимаю, – ответил Вилли. – Когда я был клерком Переплетной, мы… в общем, тогда все было по-другому. В те дни мы перемещали только настоящих преступников – мужчин и женщин, чьи личные истории могли всерьез повредить кому-то. – Он вздохнул. – А порой и множеству людей. Но в те времена мы к такому крайнему средству, как разъятие, почти не прибегали. Гораздо лучше просто отправить преступника в копи…
– Вилли.
– В копи?
Кэй встрепенулась, вдруг опять вся превратилась в оголенный нерв.
– Река, – сказал Вилли, осадив себя после предостережения Флипа. Он махнул рукой в сторону задней двери, через которую вошла Кэй. – Она течет вниз – туда, где мы добывали драгоценные металлы и камни. Течет внутри горы.
– Там что-то вроде тюрьмы, – добавил Флип. – Только для самых худших. Для настоящих преступников – не просто врагов Гадда.
– А моя сестра? – спросила Кэй. Она не могла даже этого выговорить. Автор, Элл. Автор, Элоиза Д’Ос-Тойна.
– Вероятно, – ответил Флип. Он тоже не мог этого выговорить. – Вилли, мы ошиблись – насчет… ты слышал его?
– Я слышал его, – подтвердил Вилли. – Даже и не знаю, что сказать.
Кэй переводила взгляд с одного лица на другое, понимая, что оба духа колеблются между желанием объяснить ей все и обязанностью держать ее в неведении. Это колебание все больше досаждало ей и злило ее. Она подняла голову так высоко, как только могла.
– Я знаю, что одно дело вы, другое дело я. Я всего-навсего девочка. И я знаю, что я не мой папа. – Она смотрела на них жестким взглядом, силясь добиться, чтобы они увидели, как серьезно, остро, решительно она настроена. Она постаралась как можно сильней нахмурить лоб. – Но все равно вы должны мне объяснить, что происходит. Я слышала: Гадд сказал, что Элл автор, как я. Вы должны мне объяснить, что это значит. И вы ввели меня в заблуждение. Мне надо сделать так, чтобы Элл не разъяли. Я слышала, что́ он сказал. Двенадцать ночей. Мне надо прийти ей на выручку.
Время уходит.
Флип выразительно посмотрел на Вилли, открывшего было рот. Вилли уступил ему. Флип заговорил:
– Автором зовется тот, кто от рождения способен приобрести высочайшее мастерство в повествовании; это не могущество, но готовность вместить в себя могущество. Автор каким-то образом уже знает все истории, какие есть, – ему словно бы и не надо их сочинять, только припоминать. Это редкое качество: мы с Вилли не видели автора уже много-много лет. Настоящего. Это не значит, что их нет, – просто нам трудно узнать, где они. Они должны существовать; всегда существовали. Мы сами в прошлом были авторами. – Флип помолчал, глядя Кэй в глаза каким-то застенчивым, виноватым взглядом. – Все духи в прошлом были авторами. И в принципе мы можем находить новых авторов при помощи сюжетных досок, но на это нужно время, очень много времени – ведь в мире столько людей, столько сюжетов, на одну страну пришлось бы затратить века. Поэтому чаще всего в былые времена они просто возникали, словно бы случайно; и если мы о них узнавали, то лишь после их кончины. Порой великие авторы становились известны лишь спустя столетия после смерти. А при жизни мы до них не добираемся.
