Кэй оперлась на локоть – от этого стало немного больно.
– Она?
– Говорят, что она была величайшей из всех, – сказал Вилли. – Говорят даже, что она-то и построила великий ткацкий станок. Ее звали Шехерезадой.
Он испустил долгий вздох.
Шехерезада, Мать Историй, именуемая Укротительницей Царей и Свободою Царств, Шехерезада тысячи сказок, целительница, соблазнительница, невеста. Туловище Кэй покачнулось, и она откинулась на подушку, устремляя взгляд в пустой потолок.
– Ну так вот, – продолжал Вилли. – Фантастес, думаю, рассказал тебе про дерево в Библе и про храм Осириса. Это было тысячи лет назад, но память о старых местах для него священна, и, само собой, он туда вернулся. Я говорил тебе про листья, помнишь? – Кэй неуверенно кивнула. – Это дерево очень важно – было важно – для фантазеров, его листья, если их пожевать, приводили тебя в творческое, зрячее состояние, и фантазеры собирали их с земли, когда они падали, а иногда пробирались к дереву и рвали свежие листья, более действенные, когда это дерево еще росло в храме Осириса. Поэтому один из трех фантазеров почти все время проводил в Александрии. Не знаю, объяснил ли тебе Фантастес точно, чем по большей части занимаются фантазеры, но они часто используют для своих фантазий эти листья, и огромное везение было в том, что Фантастес так много их собрал и насушил, пока храм еще не разрушили и дерево не срубили. Все время с тех пор он пускал их в дело.
Когда завоеватели жгли храм и строили на его месте церкви во славу своих слепых богов, нам следовало предвидеть, чем это обернется для фантазеров. Без дерева Фантастесу пришлось экономить листья. Без новых листьев Фантастес и другие едва отваживались фантазировать, и это их ослабляло, плохо влияло на их положение в сообществе духов. Именно в это очень трудное время Гадд, который всегда терпеть не мог фантазеров и их фантазии, впервые начал привлекать к себе внимание. Духи левой стороны из менее значимых потянулись к нему и увлеклись его идеями, и довольно скоро его восходящая звезда затмила фантазеров полностью. Гадд сюжетчик – но, если честно, весьма слабый, и он вряд ли сумел бы захватить власть во время Тканья, если бы не одно обстоятельство. Теперь, Кэй, слушай внимательно. Я имею в виду Дом Рацио в Риме.
Тут Вилли, начавший делать паузы между фразами, чтобы поправлять под Кэй подушки и расправлять легкое одеяло, совсем умолк. Его пальцы сюжетчика запорхали над коленями. Он выглядел озабоченным.
А Кэй, пока он говорил, чувствовала себя все более сильной, восприимчивой и уверенной.
– Но как они могли его предпочесть им? Фантастес такой добрый!
– Необходимость, – промолвил Вилли просто, вскидывая брови, а голову, наоборот, горестно склоняя. – Рацио – величайший из сюжетчиков, для них он такой же авторитет, как Фантастес для фантазеров: их духовный глава, если хочешь. В Риме у него громаднейшая доска на свете – для нее и двух залов бы не хватило, и ни у какого царства не достало бы казны купить даже десятую часть того великолепия, каким она украшена. Там по всему полу золотые и серебряные блестки, а сверху вьется живая крыша из веток и виноградных лоз, там из неувядающей зелени выглядывают гроздья неимоверной величины. Линии под ногами, кажется, уходят в вечность. И у него не камни по этой доске двигаются. Двести духов – он называет их причинами – перемещаются по ней туда и сюда, а он без конца между ними ходит, пробует разные варианты и рисунки, обдумывает взаимосвязи, прорабатывает сюжеты, постигает начала и концы всего на свете. Вокруг доски широко раскинулся огромный дворец, место чистого познания, где живет Ойдос, она движется там по тихим комнатам, к ней Рацио обращается, чтобы понять смысл увиденного на доске. А в центре доски, на открытом возвышении под каменным сводом, второй из двух ладов, Онтос, безмолвно кружится в танце. Место чистого бытия – так оно называется, его возвышение, и, пока Рацио пребывает на доске, Онтос никогда с него не сходит. Работая с Ойдос и Онтосом, Рацио овладел всем, что следует знать о том, как причины порождают следствия и как следствия, в свой черед, становятся новыми причинами. Он может показать тебе миллион нитей, входящих в каждое событие, и миллион выходящих из него. Всё в Доме Двух Ладов происходит из чего-то и что-то за собой влечет. Все имеет смысл. Только там мои руки могут по-настоящему успокоиться.
Рацио – великий гений. У него только один недочет. Он очень высокомерен. Он с самого начала, в незапамятные времена уверился, что понимает мир единственно правильным образом, и ни с Фантастесом, ни с кем бы то ни было из духов правой стороны не может даже рядом находиться. Как и все настоящие сюжетчики, роста он невысокого, но он широкий, крепкий, и говорят, он когда-то, давным-давно, победил Фантастеса в состязании по борьбе – хотя сейчас это трудно себе представить, оба такие древние. Правда это или нет, не знаю, но ясно вот что: ни Фантастес не выносит Рацио, ни наоборот. И поэтому, когда Гадд явился к Рацио и рассказал, как он планирует вытеснить великих фантазеров из Вифинии на веки вечные, Рацио, конечно, ухватился за эту идею. Из своего дома в Риме он послал целую армию своих приверженцев – искусных, видных духов левой стороны – в поддержку тем духам левой стороны, какими окружил себя Гадд. И вместе они начали верховодить на всех совещаниях, что происходили в нашем древнем зале.
Когда духи еще обитали в Вифинии, раз в год – на двенадцать зимних дней – двенадцать вифинских рыцарей возвращались из своих странствий, где бы, в каких бы уголках земли они ни были, чтобы торжественно отметить праздник обновления. Из Александрии – три фантазера; из Рима – Рацио и два лада, Ойдос с Онтосом, старейшие из духов левой стороны; из Ливана на востоке – три младших духа левой стороны; от Атласских гор на западе – три младших духа правой стороны. Двенадцать праздничных дней двенадцать рыцарей заполняли состязаниями рассказчиков и стихотворцев, пением, танцами и, конечно, пирами – таких пиров, я думаю, больше нигде в мире не знали и не знают, несравненными по изобилию, по веселью, по пышности и по благородству, которое на них царило. Ох, Кэй, Челночный зал…
Кэй смотрела вниз, на красную каемку своего одеяла. Но теперь, услышав, как голос Вилли дрогнул, она бросила на него очень короткий взгляд и увидела слезы, уже скатившиеся из обоих глаз до подбородка.
Он плачет? Я этого не вынесу. Я не вынесу твоих слез.
Помолчав, тяжко вздохнув, он продолжил:
– В большом зале, в Челночном, где на потолке всю зимнюю ночь мерцают созвездия крохотных бриллиантов, где на полу волны мозаики пенисто набегают на галечные отмели мысли, – там мы пировали, там пели, там топтали торные дороги древних стихотворных ритмов, там создавали и пересоздавали истории, над которыми, будь они рассказаны на каком-нибудь незнакомом, забытом языке, любой все равно плакал бы от радости, от страха, от радости пополам со страхом – плакал бы благодаря самим звукам. И все духи на свете бывали там раз в году, на празднествах двенадцати рыцарей.
В последний из двенадцати праздничных дней, после пиров, устроенных по очереди всеми двенадцатью рыцарями, происходил общий совет. По одну сторону зала занимали свои ряды духи левой стороны, по другую – духи правой стороны. Первым делом звучал великий Рог Первоярости – это был голос, подобный хаосу. Казалось, все мировые шумы слились воедино, и сотрясался сам воздух, раздирало уши и сердце, и всякую мысль, всякую фантазию вычищала из ума эта какофония. Затем, когда яростный рог умолкал, все взоры обращались на процессию двенадцати рыцарей – они проходили через зал молча, каждый с эмблемой своего ордена, каждый нес в руке один из двенадцати жезлов Достославного общества – железных посохов, увенчанных извивающейся змеей и сюжетным камнем. Друг за другом рыцари втыкали свои жезлы в великое колесо посреди зала, где пол сапфирно играет синим светом, падающим из окон; друг за другом они садились на свои троны. Затем появлялся Первый Дух, он проходил через весь зал и получал от двенадцати рыцарей челнок, сработанный из самого светоносного, жемчужно блещущего камня, витой и желобчатый, точно раковина, с углублением для шпульки – для катушки, а с ним получал и ткацкую нить для утка, который челнок ведет поперек основы, чтобы получалась ткань. Первый Дух дул в отверстие челнока, отвечая великому рогу голосом, полным гармонии, музыкой отвечая на ярость, и отверстие он выбирал такое, чтобы задать тон истории, которая будет рассказана, и последующему обсуждению: любовь или война, трагедия или поиски.
