Похвала до того смутила Кэй, что она даже не покраснела. Вначале Вилли и Флип приняли ее за автора, хотя автор – Элл, а не она. Именно Элл духи должны были взять с собой, ее, Кэй, они прихватили непонятно почему. А теперь Ойдос говорит так, словно она, Кэй, имеет значение; а ведь она хотела иметь значение, хотела больше всего на свете.
Кто я такая?
Но задуматься об этом она не смела.
– Ты знаешь, ведь это его комната.
– Его комната?
– Комната Рекса. Встань около меня и посмотри вместе со мной.
Кэй встала слева от высокого трона и повернулась. Поглядев в сторону двери, через которую вошла, она увидела статуи, расположенные вдоль стены: слева, в углу, была огромная фигура из белого мрамора – ноги и туловище козла, а верхняя половина мужская, могучий торс с крупной рябью мышц, огромная раздвоенная борода вокруг лица, похожего на лик бога, вокруг оглушительной, ревущей улыбки, подобной солнцу в разрыве туч. Взметнувшись на дыбы, выбросив вперед, словно перед внезапным боем, передние копыта, он выглядел гордым, буйным, сильным – и вместе с тем изумленным. У поясницы в согнутой правой руке он держал рог, изваянный так точно и тонко, что на миг показалось – вот этот рог сейчас поднимется к его губам и позовет их обеих на охоту. Кэй чуть было не попятилась.
– Сильван, – сказала Ойдос. – Начальная форма Первоярости. В ранние дни нашего Достославного общества, когда мир был молод и члены общества собирались для оргиастических таинств под налитой, тяжелой, беременной луной, он, Сильван, возвещал начало наших священных обрядов. Звук, который издавал его рог, изглаживал ум и стирал границы между нами, этот извечный диссонанс ломает и рушит все перегородки, налетает, как воплощение избытка, крайности, на мысль, на чувство, на личность с ее взглядом на мир. По зову этого рога, под эту музыку мы становились едины, мы сливались в хоре, первичном, как земля, могучем, как море, подвижном, как пламя, и бескрайнем, как воздух. То были дни кровавых ритуалов и жертв, когда войны терзали тела народов, когда истории звучали из уст певцов в военных лагерях и бражных залах, когда сказители были царями и их песни ценились дороже золота.
Кэй дрожала – страх то был или волнение, она не знала. Белизна мраморной фигуры казалась не пустой, а насыщенной, чреватой чем-то, как будто она могла в любой миг расцвести красками, прийти в бурное движение и ввергнуть их в свой лесной, неистовый, залитый лунным светом мир.
– Теперь туда посмотри, – сказала Ойдос, протягивая руку в сторону двери.
Над дверью Кэй увидела другую скульптуру, тоже из белого камня, и на сей раз ей было понятно, чье это изваяние. Не в черной шерстяной униформе университетских привратников, как при их первой встрече, а в таком же длинном балахоне, в какой была теперь одета Ойдос; не вяло опустив руки, а держа их наготове по бокам; моложе, полнокровнее, крепче лицом, чем она его знала, с лицом, в котором было что-то от ствола дерева, – Рекс. С кольца в его правой руке свисало собрание ключей – она узнала эти ключи, все разной формы, квадратные, круглые, треугольные, со всевозможными зубцами и выступами. Она попыталась рассмотреть лицо Рекса, каким его запечатлел скульптор, но то ли из-за белого мрамора, то ли из-за чего-то присущего самим очертаниям этого лица она не могла задержаться ни на щеке, ни на носу, ни на губах: взор неумолимо притягивали его глаза – пустые, белые широкие порталы, такие же открытые и всеохватные, как ровный взгляд, в который чуть раньше ее втянула Ойдос.
– Дух-Ключник, мой брат, Пирексис, – тихо проговорила Ойдос. Голос явственно выдавал затаенную нежность, благоговейную мягкость любви. – Пирексис, лихорадка ярости, в которой трубящий, уподобляясь тем, кто трубил под стенами Иерихона при Иисусе Навине, звуком яростного рога срывает двери с петель и отворяет все сердца.
– А третья статуя?
Кэй показала на правый угол комнаты, где плотной белой тканью была покрыта, судя по всему, еще одна скульптура.
– Сильван был начальной формой, Рекс – следующей. Прошлое стоит позади, и оно видимо нам, настоящее – дверь, через которую мы приходим и уходим, но будущее окутано своей собственной мглой. Время может открыть, а может и не открыть то, что находится под этим покрывалом. Рекс – не знал, что там.
– Он здесь бывал?
– Да, дитя мое. Сюда, в место чистого познания, в Дом Двух Ладов, всякий дух приходит, чтобы найти себя, прочесть свою историю. Это комната Рекса, и здесь он часто уединялся для размышлений и самопознания.
– А это его вещи?
Кэй повернулась, оглядывая комнату. Помимо трех статуй, она увидела – в дальнем конце комнаты – высокий изящный круглый стол, на котором стояли песочные часы и лежал большой, но тонкозубый гребень, вырезанный, вероятно, из кости; под ногами, покрывая в огромной комнате большую часть пола, раскинулся тканый ковер, где преобладали пурпурные, голубые, красные и белые нити, где цвет пульсировал щедрыми артериями, где он тут и там взрывался участками густой, бьющей через край насыщенности. Ковер приковывал взгляд, гипнотизировал. Рядом с троном горел светильник. На стене – четыре большие картины, по одной с каждой стороны от огромного пустого камина. На полке над ним – несколько небольших предметов: книга в позолоченном переплете, пустой серебряный подсвечник и шарик размером приблизительно с кулак Кэй; под серебряной сеточкой, оплетающей шарик, блестело, похоже, чистое золото.
– Каждая комната здесь, в месте чистого познания, содержит в себе двадцать существенных элементов. Каждое крыло дома содержит…
– Двадцать пять комнат, включая вестибюль, – сказала Кэй.
Ойдос улыбнулась.
– Очень хорошо, дитя мое. Очень хорошо. Но кроме комнат, которые идут по фасаду, есть еще комнаты с задней стороны. Есть второй этаж, у него такой же план, и есть цепочка комнат под крышей.
– Значит, для каждой из этих комнат есть еще… – Кэй прикинула в уме, мысленно загибая пальцы, – четыре других, сзади и сверху? Получается, – победно подытожила она, – что в доме Рацио сто двадцать пять комнат!
– Ты ведь повернула, чтобы попасть ко мне?
Кэй задумалась. Она помнила угловую комнату. Но…
– Дом Двух Ладов имеет форму квадрата, дитя мое.
Кэй резко отступила от трона, внезапно поняв, какой огромный это дворец.
Тогда получается пятьсот комнат. И если в каждой двадцать предметов, то…
– Десять тысяч предметов.
Дом десяти тысяч предметов.
– И каждый из этих десяти тысяч что-то означает, имеет смысл, и в этих смыслах кроется секрет личности духа или, чаще всего, нескольких духов – потому что многие предметы имеют не одно значение.
Кэй покачала головой, словно стирая все из ума, как с доски.
– Я не могу насчитать двадцать в этой комнате, – сказала она. Я насчитала семнадцать, включая ковер.
Кэй встретилась с Ойдос глазами, и из трудной, горестной глубины старого лица проглянула улыбка. Оторвав одну руку от подлокотника трона – трона Рекса, – Ойдос достала что-то из-под балахона и раскрыла ладонь.
