– То есть он дирижирует нами?
– Да, именно так. Верно. Он дирижирует нами. И всеми остальными. И всем остальным. Или, может быть, всё и все дирижируют им.
Кэй смотрела, как Онтос вращается и приседает, описывая руками широкие повторяющиеся дуги в противовес покачиваниям головы. По его телу прокатывались волны, и в то же время оно трепетало, как горло поющего скворца. Его медленный танец, ритмический, безмолвный, был красивей всего, что она когда-либо видела. Ей слово трудно было вымолвить.
– Завораживает, – сказала она наконец.
– Еще бы, – согласился Вилли. – Это разыгрывание сюжета в наичистейшем виде, это полнейшее воплощение и отражение всего, что мы делаем на доске. Можно, пожалуй, сказать, что Онтос есть все то, что Ойдос знает. В месте чистого познания она хранит коллекцию предметов, в которых запечатлевается все, что можно познать о духах, ходящих по доске Рацио. А в саду Онтос воплощает, проживает это знание телесно, в движении.
Кэй подумала об этом, подумала – и сдалась.
– Что это значит? Не понимаю.
– Он чувствует, кто мы есть, – сказал Вилли наконец. – Из чего мы сотворены, куда мы движемся, что мы значим. Я думаю, он один это знает – вернее, чует. Но я рад, что хоть кто-то.
Он чует, из чего мы сотворены. Куда движемся.
– Можно, я спрошу его? Спрошу, что он чует о том, куда я двигаюсь.
– Нет, Кэй, нельзя, тут не так все устроено…
Но Кэй уже встала.
Подходя к возвышению, где кружился Онтос, в чьем худом теле отражалось столько звука, тепла, света и движения, она почувствовала, как все, чем пульсировал сад, запульсировало в ее собственной крови. Оно ринулось ей в уши, но не как звук – не звоном и не ударами; оно наполнило ей рот, хотя не имело вкуса; она не ощущала, подходя к платформе, ничего, кроме травы под ногами и воздуха, овевающего кожу, – но этот воздух казался заряженным, насыщенным новым давлением; она закрыла глаза, защищаясь от запаха, и задержала дыхание, защищаясь от света, и последние остатки сознания подсказали ей, что она пересекла травянистую площадку и поднимается по обколотым каменным ступеням на возвышение.
После этого не было ни после, ни этого. Она утратила чувство времени, не испытывала ни страхов, ни сожалений. Погрузившись в глубокий транс, она знать не знала, как подошла к центру платформы; она не видела, как Онтос поклонился ей, уступил ей место, отошел, спустился по ступеням и устроился на траве; она не ощущала сложных извивов своего тела, тех па, что оно проделывало три часа с лишним, пока она танцевала перед духами-причинами в саду Дома Двух Ладов, будучи сердцевиной их бытия и автором их движений.
13
Война
– Кэй. Кэй.
Я не Кэй… я не… я…
– Кэй. Очнись.
Кэй открыла глаза и увидела только дневной свет, от которого им стало больно. Она зажмурила их снова и почувствовала, что яростно мотнула от света головой.
– Пусть поспит, Вилли.
Фантастес. Вилли. Что я тут делаю?
– Она тяжкое испытание перенесла, – сказал старый фантазер.
Кэй опять подняла веки – заставила себя смотреть.
– Привет, как дела? – сказал Вилли. Он ободряюще улыбался, его лицо было очень близко. Под рукой Кэй почувствовала траву, но голова лежала на какой-то подушке, и вся она была по плечи укрыта одеялом.
Ты всегда рядом после того, как со мной что-то происходит.
– Ты нас напугала, – сказал Вилли. До Кэй дошло, что она лежит на земле, а Вилли лежит рядом и глядит ей в глаза.
Сколько я проспала? Сколько, сколько…
– Сколько?..
– Всю ночь. Примерно девять часов. Но ты не все время спала.
– Мягко говоря, – промолвил Фантастес. Кэй увидела, что он сидит в нескольких шагах за большим столом с каменной столешницей. Сидит и пристально, обеспокоенно на нее смотрит.
– Ты хоть что-нибудь помнишь о том, что было… раньше?
Эти слова Вилли, казалось, проделали дыру в мироздании, и Кэй в нее ухнула – миля за милей пустого воздуха. Тело вышло из-под контроля, дернулось, рука метнулась схватиться за руку Вилли – за что угодно, лишь бы была опора в этом мире, лишь бы лежать тут на траве, на солнце.
Помоги…
– Все хорошо, – сказал он мягко, успокаивающе. – Я понял, понял. Не надо так усиленно про это думать. Медленно впускай, постепенно.
Словно заглядывая за угол или приоткрывая глаз навстречу слепящему свету, Кэй понемножку, обрывочно позволяла себе припоминать вечернее: разговор с Вилли в беседке, свое внезапное решение поговорить с Онтосом, движение по траве к платформе, а потом – вот что странно, на сон похоже – чувство, что она видит или увидела множество всего разом, причем все это происходит не столько одно за другим, сколько одно вследствие другого. И посреди всего этого было яркое ощущение движения – движения внутрь себя: ее тело стало подобно цветку, распускающемуся не наружу, не к солнцу, а в толщу собственного стебля, как будто она сама была источником всего света, какой есть, и сама же была бутоном, раскрывающимся навстречу своей сердцевине. И там же сейчас, за этим самым углом, вращались, точно планеты в каком-то глупом бешеном танце, тогдашние впечатления – их было так много, что от попытки что-нибудь поймать, разглядеть мигом возникала усталость и головокружение, как возникает боль где-то глубоко между глаз, когда едешь в поезде и пытаешься прочесть название станции, мимо которой он пролетает на большой скорости.
– Ты помнишь хоть что-нибудь? – снова спросил Вилли.
С усилием Кэй села.
– Что случилось?
Вилли взгромоздился рядом с ней на корточки и, мягко положив сильную руку ей на плечо, стал бережно вминать в него успокоение.
– Ты заняла место чистого бытия, – сказал он. – Вот так. Просто, как не знаю что.
– Беспрецедентно, как не знаю что, – добавил Фантастес.
– Беспрецедентно, потому что Онтос никогда не разрешал никакому другому духу занять его место на возвышении, – сказал Вилли. – Если честно, мы не думали, что такое возможно. И не знали, во что это выльется. А ты… нам, прямо скажу, неведомо, кто ты такая есть.
Где-то в глубине живота Кэй ощутила гордость, которая странно переплелась с тошнотой.
– Ты три часа, ни больше ни меньше, двигалась на возвышении точно так же, как мог двигаться Онтос, – но при этом все было совершенно иначе. Когда там Онтос, всё и все вокруг перемещаются и ведут себя как обычно, как будто он просто зеркало. Но вчера вечером, когда там встала ты, каждый дух в саду, каждая причина – они, казалось, принялись смотреть внутрь себя. Никто не разговаривал, никто ни к кому не обращался. Выглядело так, словно все стали полностью поглощены собой.
