Они не придут за ней. Она одна. И, поскольку она, двигаясь, нарочно избегала системы, нарочно не обращала внимания, куда сворачивала, нарочно даже не осматривалась на ходу, теперь у нее не было понятия, как она шла и как вернуться назад. Ей было позарез необходимо избавиться от историй, которые рассказывал Вилли, уклониться от всего, что эти истории с собой несли, от всего, что могло уменьшить ее, изгладить, обратить в тень. Но этот побег, подумала она, опять лишил ее отца. И он опять лишил ее Элл. Кэй заплакала, потому что вокруг никого и можно было не стесняться.
Жаркие всхлипы выкипали из нее, слезы текли по лицу. Быть одной. Убежать. Лишиться всех. Быть одной. Она вытерла слезы. Нет, не этого она хотела. Плач продолжался. Прижимая к лицу мокрый рукав, чувствуя щекой его холод, она словно бы увидела что-то – что-то очень-очень далекое: темную комнату, чье-то замешательство при пробуждении, чье-то туловище в намокшей постели, лампу у двери – и тут она разом, мигом, как будто опять нахлынуло во рту от листа, вспомнила свои сны, приходившие ночь за ночью: сны об отце и Гадде, сны о плывущей по реке барке, об Огнезмее, о злости, о гордыне; сны о недоброй, холодной энергии. Сны о красном зареве, разгорающемся над Вифинией.
Что это значит? Что все это может значить?
И тут, внезапно, будто тоже во сне, произошло невероятное. На пустой мостовой возник автобус, он с шумом приблизился, и водитель, увидев Кэй в стеклянном укрытии, нажал на педаль визгливого тормоза. Автобус остановился, распахнулась дверь; Кэй нарочно отвернулась от нее – не было ни денег, ни представления, куда ехать, и она не знала французского. Глядя на хвост стоящего автобуса, она постаралась сообщить этим водителю, что садиться не намерена. В задней части автобуса тут и там сидели редкие пассажиры: в самом хвосте – старая женщина с седым пучком и темно-красной губной помадой; с дальней стороны, лицом к ней, темнокожий юноша в глаженой крахмальной рубашке и с рюкзаком на коленях; а близко, совсем близко – темная копна длинных черных волос, видимо, молодая женщина, она сидела отвернувшись. Кэй смотрела на нее, когда дверь закрылась и мотор автобуса снова взревел. И тут женщина повернулась к ней лицом.
Это была Кат. Их глаза встретились, Кат вскочила с сиденья, но автобус уже набирал скорость, и все, что она могла, – это ринуться к заднему окну, нащупывая кнопку звонка: она хотела, поняла Кэй, остановить автобус, не теряя из виду внезапно возникшую добычу. Ноги Кэй ударили по ее усталости, как разжавшиеся пружины, и она в панике метнулась с остановки. Поначалу просто хотела скрыться из виду, уклониться от этого взгляда; но, благополучно забежав за выступ большого офисного здания, сообразила, что ей необходимо знать, где и когда автобус остановится в следующий раз. Выглядывая из-за каменного выступа и видя, как автобус замедляет ход, она подумала было повернуться и броситься в противоположную сторону, но тут ее словно ударило: Кат – дух левой стороны, и в Париже она может быть по одной-единственной причине: ей надо добраться до остальных. В горле у Кэй взбух удушающий комок: она поняла и грозящую им опасность, и сложность того, что ей нужно сделать, чтобы избавить их от нее. Автобус, проехав с полмили по прямому широкому бульвару, остановился на остановке. Вышла только одна темноволосая пассажирка и, разумеется, сразу понеслась, чуть ли не полетела, прямиком в сторону Кэй. Значит, впереди у нас кошки-мышки, подумала Кэй. Ловец и добыча.
В тихие выходные дни в ноябре, когда туман за ночь накрывал скошенные поля точно сырым одеялом, они с Элл играли на границе поля и деревьев в игру, которая была не совсем салочки и не совсем прятки. Быстро перемещаясь, то мгновенно показываясь, то исчезая из виду, каждая и выслеживала другую, и скрывалась от другой. Правила были простые, но действия быстро становились сложными: каждая была и ловцом, и добычей, и, поскольку кончиться игра могла только взятием врасплох, каждая старалась держать другую на границе поля зрения, то внутри, то чуть-чуть вне его. Это была пограничная игра. И теперь Кэй решила в нее сыграть, используя логику, ставшую у нее инстинктивной. Она двинулась в сторону, по боковой улице, которая начиналась невдалеке позади нее, но вначале немного прошла по бульвару и повернула на виду у Кат. Важно было, чтобы Кат проделала весь путь по бульвару до этой улицы и не повернула раньше: Кат должна была следовать за ней, не перехватывая ее. Поэтому Кэй нарочно двигалась не спеша, стараясь показать, будто она не знает, что Кат сошла с автобуса и преследует ее. Она изображала беспечность и надеялась, что уловка сработает. Свернув за угол, пропав из виду, побежала по улице во весь дух, а потом опять повернула налево и двинулась обратно, следом за автобусом, но в квартале от бульвара. Улицы – тот же туман, подумала Кэй не без удовлетворения, туман, где можно скрыться и откуда можно завлекающе выскочить.
Следующий шаг – исчезновение. Это у Кэй была любимая часть игры, часть, где она лучше всего поднаторела. В поле за Портомойной Фермой, где они с сестрой чаще всего играли этой осенью, Кэй так отточила исчезновение, что даже начала колебаться, исчезать или нет, видя, как расстраивает Элл ее превосходство. Но там ей помогали деревья, туманы, живые изгороди, канавы, заборы с лесенками для перехода – а тут вместо всего этого дома, скопления людей, а еще – она как раз увидела впереди, в трех кварталах, овальный знак с затейливыми буквами – станции метро. Стоило ей увидеть знак, план действий возник сам собой. Она уже побудила Кат идти за ней в ту же сторону, куда та первоначально ехала на автобусе – не случайно ехала, надеялась Кэй. Если теперь она сумеет оторваться от преследовательницы, Кат вполне может клюнуть и вспомнить о своей прежней цели.
Идя по сужающейся улице, минуя выдыхающих пар прохожих с покупками под мышками, Кэй противилась желанию обернуться, она верила, что Кат по-прежнему стремится ее настичь. Она изображала непринужденность, старалась выглядеть расслабленной – а ноги тем временем несли ее быстро. Машин на улице почти не было, и поэтому, переходя дорогу в квартале от метро, она позволила себе лишь коротко и как бы беззаботно оглядеться вокруг. Ей показалось, она успела заметить Кат – та, похоже, и теперь бежала, она сильно приблизилась, отставала всего метров на сто. Кэй чуть помедлила перед витриной кондитерской – отсчитывала секунды, делая вид, что смотрит на пирожные и пускает слюнки, а сердце между тем колотилось, два удара в секунду, потом три: надо было подпустить Кат еще ближе, поймать ее на удочку. Постояв, Кэй повернулась, дотронулась дрожащей рукой до фонарного столба и двинулась дальше, вниз, в глубину метро.
Скрывшись из виду, она опять немного ускорилась; прыгая через ступеньку, вдыхая теплый, затхлый воздух, пахнущий гниением и мочой, она выигрывала время для исчезновения и чутко прислушивалась – не едет ли поезд. Все зависело теперь от выбора платформы – их, сообразила она, спускаясь, тут четыре: по две на каждой из двух линий. Билета у нее не было, но станция в полдень в один из первых дней года была почти пуста, и, набрав скорость, она сумела перемахнуть через турникет (как через заборчик на краю поля поблизости от дома), не привлекая особого внимания. Думать почти не думала, но в таких случаях это и не нужно; препятствие преодолела благополучно, отделавшись ушибленной коленкой. Теперь пошла медленнее, по-прежнему прислушиваясь, стараясь уловить шум поезда, выезжающего из туннеля. Откуда-то доносился слабый рокот, но с какого из двух направлений, понять пока было невозможно. Шаги между тем слышны были отчетливо – но слишком тяжелые, это не могла быть Кат. За ними, однако, другие, на этот раз легче, быстрее, и неравномерные, как будто рывками и в обход кого-то, – и Кэй задержалась на секунду, всего на одну, ни дать ни взять поплавок на леске перед самой поклевкой, а затем направилась к лестницам, ведущим на платформы.
