Когда Кат почти исчезла на дальней стороне площади, Кэй по оживленной магистрали, где из-за обилия машин заметить ее было трудно, двинулась к стене, у которой они сегодня сидели, – надеялась притаиться в ее тени. Но она не могла наверстать расстояние, а Кат, перейдя улицу, где ехал транспорт, повернула за стоявший автобус; когда автобус отъехал, ее уже не было – то ли вошла в него, то ли скользнула за ним в какой-нибудь из двух переулков, которые видны были Кэй через дорогу. Кэй готовилась уже пуститься бежать за ней, как вдруг чья-то большая рука ухватила ее справа, оторвала от земли, перенесла через тротуар и запихнула в открытую дверь припаркованной машины.
Она закричала бы, но что-то жесткое закрывало ей рот и глаза. Тогда стала брыкаться, и сильно, но из-за того, что она не могла ничего видеть, ноги большей частью лупили воздух, коленкам было больно. Дверь машины захлопнулась, и после нового острого приступа ручного и ножного бешенства она достаточно освободила голову, чтобы смотреть и вопить.
Вопить перестала, едва начала, потому что лицо, смотревшее на нее с переднего сиденья, принадлежало Фантастесу. Теплая рука, обхватившая ее посередине, была рукой Флипа, и она ощутила его мягкое пожатие.
– Ты гораздо тяжелей твоей сестрички, Кэй, – промолвил он тихим улыбающимся голосом. – А теперь головы вниз. Быстро!
Фантастес повернулся вперед и пониже сполз на сиденье. За рулем, определила Кэй по рукаву, сидел Рацио – он натянул на голову капюшон. Флипу трудно было стать таким же малозаметным, как они, но все-таки и он съехал вниз, протянул ноги по полу машины и, сколько мог, пригнулся.
– Мы и не надеялись тебя найти, – сказал Флип. – Едва ты ушла, нас атаковали с той стены самые верные приспешники Гадда, их было с десяток. Тебя они, видимо, проглядели почему-то, но нас-то они заметили. Мы так и предполагали, что вокруг твоего папы будут скрытно крутиться духи левой стороны, но не думали, что в таком количестве, и, хотя мы подготовились, – он прикоснулся к длинному ножу, висящему на бедре, – но все же не настолько. Мы разделились. Вилли взял на себя твоего папу и сестру. Они побежали к реке, а мы трое назад по лестнице и врассыпную через сад. Должно быть, им нужен был прежде всего Вилли, потому что только двое обратили на нас внимание, и втроем мы от них отделались. Вернее сказать – мы их отделали.
Кэй вскинула брови. Флип явно еще не все сказал.
– Одно из преимуществ умного духа левой стороны, – добавил он, – в том, что умение аккуратно выстроить сюжет не так уж сильно отличается от умения хорошо организовать драку. Когда они оклемаются от своих сотрясений, они, думаю, плохо будут помнить маленькую ловушку, которую мы им подстроили, – правда, Фантастес?
– Бух-плюх, – сказал Фантастес со смешком.
– Но Кат…
– Да, мы заметили ее. Но, конечно, не ожидали увидеть, как ты ее преследуешь! Как ты ее нашла?
– Я не нашла. Мы просто увидели друг друга. Как будто сон какой-то. На автобусной остановке. Она пыталась меня поймать, но я оставила ее с носом. А потом тайком за ней сюда. Подумала – она, наверно, приведет меня к вам.
– Умница. Кат много раз бывала в Париже и знает его лучше, чем любой из нас. Догадываюсь, она тут руководит рыскунами Гадда, может быть, не только тут, но и везде – но не так плотно руководит, чтобы узнать машину, которую мы позаимствовали у этой ее несчастной парочки бандитов. Так или иначе, она почти наверняка сейчас отправилась на Монмартр, в парижское логово помощников Гадда. Скорее всего, просто хотела пройти здесь и убедиться, что они сработали чисто.
– Но почему она вас проглядела, если высматривала вас? Она же дух левой стороны, она должна была во всем этом разобраться, разве не так?
Кэй, поерзав, сползла ниже, чтобы расслабить напряженную спину.
– Конечно – но есть одно, чего духи левой стороны никогда не включают в свои сюжеты как возможность, но что перечеркивает все их умственные построения. Думаю, по этой причине Вилли, твой папа и Элл должны были благополучно уйти от них у реки.
Кэй снова вскинула брови, но промолчала. Река…
– У них и в мыслях такого нет, что Невеста может вернуться, – сказал Флип, сияя, и энергично взъерошил ей волосы. – Ты как бомба взорвешься у них перед глазами!
Рацио на переднем сиденье кашлянул.
– Хочу напомнить тебе, Флип, что ты, как и я, дух левой стороны.
Флип улыбнулся шире, хотя шире, казалось, было некуда.
– Кэй, они будут от этого в восторге. Когда до них дойдет как следует, Гадд не сможет положиться даже на последнюю вошь, ползущую по его паршивой шкуре. Когда до них дойдет, что Невеста вернулась! Мы его с горы кубарем спустим. Нет, лучше запрем его в горе и оставим там навсегда. Мы возвращаемся в Вифинию.
Вифиния. Алое зарево над Вифинией.
– Видимо, придется, – сказал Рацио со вздохом.
– «Видимо, придется», – негромко передразнил его Фантастес.
– А как они узна́ют? – спросила Кэй, краснея.
– Мы им покажем, конечно. Рацио, поехали.
Он стоял в зале, где, согласно его указаниям, были развешаны стяги. Очаг был подготовлен, дрова лежали, оставалось только разжечь. На возвышении в западном конце зала двенадцать тронов тоже были подготовлены, напротив них, вдалеке, как обещание, стояло его собственное почетное сиденье. Ближе к двенадцати тронам, возвращенное прислужниками на свое старинное место на полу, лежало железное колесо, готовое к началу великого совета. Одиннадцать раз он повернул его уже; впереди только одна ночь.
Он прошел по всей длине зала, считая шаги. Вернулся, снова считая. На трон пока еще не сядет здесь, рано. Верный выбор момента – в этом все.
Прочие духи спали. Была глубокая ночь. Но он ничего не оставит на волю случая, ничего не оставит импровизации – фантазеры возвели ее в ранг искусства, но на самом деле она не что иное, как случай.
Один из тронов, конечно, останется пустым. Он посмотрел на него. Это было, в сущности, простое деревянное кресло, не широкое, с низкими резными подлокотниками, с невысокой, плавно изогнутой спинкой. Потемневшее дерево, из которого оно было сработано – красное, предположил он, – поблескивало под лампой в его руке. Кресло пустовало, сколько он себя помнил; одно из самых ранних его воспоминаний, связанных с Челночным залом, было о том, как он смотрел на это сиденье недобрым взглядом – презрительным, понял он позднее. В кресле не было, в сущности, ничего особенного, дарованного, пожалованного; но, так или иначе, оно было ее, а она его покинула. Он стоял в юности почти на том же месте, что сейчас, и глядел на это кресло, пока остальные кричали наперебой, в муках рождая историю; стоял и глядел на этот изъян, на вымарку, на пробел, на маленькую рану.
Только потом, став более зрелым и опытным, он понял, что это отсутствие – символ. Духи правой стороны могли, если бы захотели, заполнить пустоту, посадить в кресло кого-то другого. Но не стали. Предпочли, высокомерные, оставить сиденье пустым, чтобы оно, демонстрируя их беззаботную, нерушимую уверенность в себе, уязвляло этим духов левой стороны. Когда он видел, как Первый Дух в Двенадцатую ночь преклоняет колени перед пустым креслом и просит руководства у дезертирши, – как же это его злило!
