Колдун вынес его во двор и кликнул кого-то из послушников:
- Эй! Подержи-ка мне стремя!
Он гнал лошадь во весь опор, и Лешек смотрел на проплывавшие мимо поля, озеро, лес и думал, что в первый раз уезжает из монастыря так далеко. И ничего страшного в этом не видел. Солнце клонилось к закату, но согревало, и дрожь наконец отступила. И, хотя Лешека сильно подбрасывало вверх с каждым шагом лошади, ему все равно было уютно и хорошо. Его очень давно никто не держал на руках, и оказалось, что это приятно.
- Ты как там? Еще не умер? - спросил колдун.
- Нет, - ответил Лешек, и это было первое слово, которое он произнес за последние двое суток. Колдун похлопал его рукой по заду и засмеялся. Лешек не понял, отчего он смеется, - наверное, от радости, что ему удалось украсть из монастыря ребенка. Но почему-то ему тоже захотелось засмеяться. Боль прошла, он согрелся - осталась только слабость.
- Не бойся, малыш. Ты не умрешь, - тихо пробормотал колдун себе под нос, но Лешек его услышал. И вдруг понял, что колдун не станет его есть. Колдун действительно украл его, но не для того, чтобы превращать в камень или заразить какой-нибудь болезнью. Он украл его, чтобы никогда больше не возвращать в монастырь, он увозит его от Дамиана, от Леонтия, от всенощных и литургий, от постных ужинов и унизительных наказаний. Он увозит его насовсем и никогда не отдаст авве.
И Лешек разрыдался, громко всхлипывая, и смеялся сквозь слезы, и терся щекой о цветастый кафтан колдуна, и снова плакал, так громко, что колдун придержал лошадь и опустил его перед собой на луку седла.
- Да ладно… - хмыкнул колдун, но Лешек обхватил его шею руками и прижался лицом к его груди, испугавшись вдруг, что колдун захочет отвезти его обратно. Но тот только погладил его волосы - совсем не так, как это делали монахи, а прижимая к себе его голову и слегка стискивая вихры Лешека в кулаке.
- Погоди-ка, - колдун слегка отстранился и посмотрел ему на грудь, - вот что бы я сделал сразу.
Он нащупал у него на шее веревочку с крестом, с силой рванул ее вниз и отшвырнул крест в траву, под ноги лошади.
- Ой! - вскрикнул Лешек.
- Что? Больно?
- Нет. Но теперь… теперь он точно убьет меня молнией, - прошептал Лешек, но страха не почувствовал.
- Ерунда, - ответил колдун. - Юга убил не всех богов на небе. Там найдется, кому за тебя заступиться.
Он снова поднял Лешека повыше и погнал лошадь вперед.
8
От печи на полати поднимался жар, и Лешек заснул еще до того, как успел доесть хлеб, сжимая кусок обеими руками.
Разбудили его сильные руки хозяина, трясущие его за оба плеча.
- Ну! Давай же, просыпайся.
Лешек вскочил и треснулся головой о балку, нависавшую над печью.
- Быстрей, - хозяин ловко спрыгнул с полатей, - они стучат в ворота.
Лешек спрыгнул вниз вслед за ним.
- Дедушку подняли? - хозяин заглянул за угол печи.
Неподвижного старика двое мальчиков осторожно пересаживали на пол - он улыбался, морщил лицо и что-то шептал.
- В сундук полезай, - велел хозяин Лешеку, - ребята дырку проковыряли, пока ты спал, теперь не задохнешься.
Лешек, спросонья не очень хорошо соображая, повиновался. Сверху на него кинули его полушубок, шапку и сапоги, а потом накрыли подушками и множеством сложенного белья - не иначе, приданым дочерей.
- Ну, теперь главное, чтобы копьем не ткнули, - выдохнул хозяин и захлопнул тяжелую крышку.
В сундуке было пыльно, душно и жарко. Лешек слышал, как сверху уложили старика, который шутил и посмеивался над своими шутками. Впрочем, ребятишки смеялись вместе с ним. Лешек прижался губами к еле заметной дырочке, но быстро отказался от такого способа дышать - это могли услышать снаружи.
Тяжелый топот монахов ни с чем нельзя было перепутать. Сколько их вошло в дом, Лешек сосчитать не смог, но не меньше троих.
- Это что за погань у тебя? - спросил монах, и Лешек услышал глухой удар куда-то вверх.
- Так… отец дом строил, - ответил хозяин, - давно еще.
- Срежь.
- Как скажешь.
- Развели тут бесовщину. Почему иконы нет в красном углу?
- Чтоб не запылилась. Вот, в полотенце завернута.
- Чтоб не запылилась, протирать надо чаще. Ладно, не за тем пришли. Всех, и малых и старых, сажай на лавку вот сюда. Если кого найду, живы не будут, понял?
- Так дедушка у нас… Немочный, не встает уж два года как.
- Дедушку поднимай тоже. Сказал - всех.
- Как скажешь.
От духоты потихоньку плыла голова, а сердце, напротив, стучало в груди тяжело и громко. Он слышал, как семья рассаживается на лавках, как с сундука снова поднимают дедушку, как топают монахи, заглядывая во все углы и проверяя копьями темные места, куда не дотягивались руки.
- Авда! - крикнул кто-то, выглянув в дверь на улицу. - Иди смотри.
Брат Авда. Лешек его запомнил, и тот тоже наверняка запомнил Лешека. Да, хорошо, что он не предложил притвориться старшим сыном хозяина, - его бы все равно узнали.
Крышка сундука над ним распахнулась, стукнувшись о печку; Лешек задержал дыхание: казалось, что белье подпрыгивает над ним от слишком сильных ударов сердца.
- Дяденька! Не порть моего приданого! - вдруг услышал он отчаянный девичий крик. - Я его пять лет вышивала, и пряла, и ткала сама!
Лешек зажмурился: наверняка монах собирался проткнуть белье копьем. Насквозь бы все равно с первого раза не проколол - не такие острые у них копья. Но почувствовать под тканью тело мог бы. Монах громко хмыкнул и начал рыться в вещах руками, дошел до подушек, но поднимать их поленился и воткнул-таки копье в середину сундука. Девушка жалобно вскрикнула, но копье прошло в полувершке от поясницы Лешека, зацепив на нем рубаху. Он чуть не дернулся от испуга, а монах то ли пожалел девушку, то ли охладел к этому делу, кой-как примял белье ладонями и опустил крышку, которая, впрочем, не закрылась.
Авда долго не приходил, и вся семья сидела молча: Лешек слышал их тяжелые вздохи, и сопение малых, и скрип лавки под непоседливыми старшими.
- Ищите лучше! - раздался голос с крыльца. - Он здесь, его кто-то прячет. Везде ищите, и в выгребных ямах, и в колодцах!
Дверь захлопнулась, и по дому протопали тяжелые шаги.
- Кто хозяин? - рявкнул брат Авда, хотя мог бы догадаться и без вопросов.
- Ну, я хозяин, - с достоинством ответил крестьянин и поднялся - под ним заскрипели половицы.
- Если найду его у тебя сам, всех под батоги положу, и старых и малых. А ты мне его отдашь - получишь два мешка пшеницы, а на будущий год заплатишь только из четверти снопа.
