- Он не малыш, - колдун посмотрел на обиженное лицо Лешека, - он совсем взрослый парень, ровесник твоему Кышке. И зовут его Лешек.
Колдуну Лешек позволял называть себя малышом, почему-то в его устах это звучало необидно.
Хозяйка позвала их в дом, и по дороге колдун обнимал ее за пояс, а Лешек чувствовал себя лишним… пока не увидел на крыльце девушку. Наверное, это была Леля, про которую говорил колдун, потому что тот вручил ей стеклянные бусы. И она так обрадовалась, что, не смущаясь Лешека, прыгала на одной ноге и смотрела сквозь бусины на солнце. Ей было лет четырнадцать или пятнадцать, а может и больше. Лешек остановился внизу, не смея к ней приближаться, и рассматривал ее долго и пристально: тонкие и в то же время округлые руки, мягкие черты лица, с зелеными глазами, как у матери (но вовсе не обжигающими, а прозрачными на солнце), ее гибкий, опоясанный цветной веревочкой стан, ее босые ноги, совсем маленькие и розовые уши, и густую косу, и выпуклую грудь. Женщины казались ему удивительными существами - нежными, мягкими на ощупь и… беззащитными, чувствительными.
- Чего уставился? - девочка надменно повела плечом.
- Ты очень красивая, - честно ответил Лешек.
- Конечно. Только не про тебя! - усмехнулась она и тряхнула косой.
Лешек не понял, что она имеет в виду, но ему все равно стало немного обидно.
- Почему? - спросил он.
- Мал еще!
- Хочешь, я спою про тебя песню? - он шумно сглотнул: ему хотелось сделать для нее что-нибудь приятное, с одной стороны, и чтобы она посмотрела на него благосклонно, с другой.
- А ты умеешь? - презрительно поморщилась она.
- Умею.
- Ну спой, - она снова повела плечом, опустила косу вперед и присела на ступени крыльца, перебирая ее кончик пальцами.
И Лешек спел. Ему часто удавалось петь сразу, без всяких размышлений, - и слова, и музыка рождались в нем по волшебству. Нет, для этого, конечно, нужен был определенный настрой, так просто могло и не получиться, но сейчас именно такой настрой он в себе и ощущал. И песня его порхала вокруг ее головы, как бабочка, от нежных крыльев которой шло еле заметное дуновение. Он пел про волшебный сад, полный цветущих деревьев, среди которых под лучистым солнцем распускается прекрасный белый цветок. Про трепетные полупрозрачные его лепестки и яркую спрятанную в них сердцевину. И кончалась песня хорошо: цветок срывал красивый юноша, и тот не вял над его постелью, даже когда наступила зима.
- И это - про меня? - тихо спросила девочка, наклонив голову и подняв брови.
- Да, - ответил Лешек смущенно.
- Пойдем, - она решительно поднялась с крыльца и направилась в сад.
Лешек пошел за ней, опустив голову и глядя на ее мелькавшие под рубахой щиколотки, - и ходили женщины особенно: плавно, ступая узко, и ему казалось, что земля слишком тверда для прикосновения их ступней.
Девочка завела его вглубь сада, где по обе стороны дорожки росли цветы, долго рассматривала их, а потом выбрала самый большой, только не белый, а чуть розоватый, безжалостно сорвала и протянула Лешеку.
- На, возьми. Только он завянет.
Лешек подумал, что ему совсем не хочется, чтобы цветок завял.
- Пойдем, я тебя познакомлю с моими братьями. Домой сейчас нельзя, мама рассердится, так лучше уж поиграть на улице.
- А почему мама рассердится? - спросил Лешек.
- Глупый ты, потому что маленький. К ней же Охто пришел, они будут любить друг друга, и нам на это смотреть незачем.
- А разве нельзя смотреть на то, как люди любят друг друга?
Девочка прыснула:
- У тебя что, родителей не было?
- Были, конечно. Только отец умер, когда мне был всего год. А мама - когда мне было пять.
- А Охто тебе кто?
Лешек задумался: а кто ему колдун?
- Он мой друг, - ответил он, перебрав все возможности. - Так почему на это нельзя смотреть?
- Потому что это должно происходить наедине, когда никто им не мешает.
- Тайно?
- Нет, не тайно, а просто… чтобы никто не видел.
- А если кто-нибудь увидит?
- На такое нехорошо смотреть.
Лешек ничего не понял и решил спросить об этом колдуна.
- Мой отец тоже умер. Давно, - сказала девочка, - но я его помню. Он был очень сильный и красивый.
Братьев Лели они не нашли и долго сидели на крутом берегу реки, разговаривая. Лешек до этого никогда не говорил с девочками, и ему было интересно. Выяснилось, что девочки знают гораздо больше мальчиков из монастыря. Он успел поведать Леле свою историю, правда, опустив некоторые подробности монастырской жизни. Ему, например, было стыдно ей признаться, что Лытка его защищал от других ребят, и совершенно невозможным казалось рассказать, что в монастыре его секли розгами: это так гнусно, что ни одна девочка не захочет с ним после этого разговаривать. А тем более такая умная и красивая, как Леля. И историю с Дамианом пересказывать не стал, она с самого начала и до конца представлялась ему бесславной, просто сказал, что тяжело заболел, а когда она спросила, чем, ответил, что простудился.
Зато от нее он узнал, что ее мать зовут Милушей, что она ведунья и все село ходит к ней спрашивать совета в делах. А Лелей ее назвали по имени Весны, но она родилась очень похожей на мать и тоже станет ведуньей, когда научится. Она и сейчас умеет кое-что угадывать. Например, что Лешек соврал про простуду.
- Почему? - Лешек покраснел и спрятал глаза.
Она рассмеялась:
- Знаешь, это любой бы угадал, по твоему лицу сейчас. Но когда ты врал, это было незаметно, ты здорово умеешь врать. Я, например, никогда не вру.
- В монастыре не врать нельзя…
- Почему?
Лешек вздохнул:
- Просто нельзя, и все.
- Ладно, не хочешь - не говори. А про простуду ты соврал, потому что болезнь выглядит не так, как рана. Ты был ранен, и очень тяжело. А если ты встанешь, я смогу сказать куда.
- Не надо, - Лешек замотал головой.
- Да чего ты боишься-то?
- Я не боюсь, я не хочу.
- Ну пожалуйста! Мне так интересно проверить, правильно я чувствую или нет!
Лешек пожал плечами:
- Если тебе так нужно… мне не жалко.
Он поднялся на ноги, а Леля начала водить вокруг его тела открытыми ладонями, но не прикасалась к нему, просто держала их близко к телу. Но даже это показалось Лешеку очень приятным, и ему очень хотелось, чтобы она случайно до него дотронулась.
- Как-то странно… - пробормотала она, - ничего не понимаю. У тебя что, была не одна рана?
