– А дверь?
– Некоторые устройства безопасности, работающие через вай-фай, позволяют отпирать и запирать двери, – объясняет Сэм. – Вероятно, он наблюдал за нами с того момента, как мы вломились в дом. Когда нашли потайную лестницу, он ждал, чтобы мы спустились и открыли дверь. Вероятно, на ней было установлено устройство срабатывания бомбы; наверное, сам он, прежде чем пойти туда, подает какой-то сигнал, отключающий это устройство. Но когда мы не клюнули на эту приманку…
– Он взорвал бомбу вместо нас, – довершаю я. – Так что он может быть где угодно. Мы ничего не добились.
– Не факт, – возражает Сэм, кивая на рюкзаки, которые мы скинули на пол машины у нас под ногами; они набиты бумагами. Надеюсь, это хоть что-то даст. – Гвен, не забывай…
Что бы он ни собирался сказать мне, его прерывает Люстиг, который распахивает дверцу внедорожника и говорит:
– Ну ладно, вот что нас ждет. Сейчас тут будет ад с чертями, и на нас польются потоки дерьма. Окружные шерифы, пожарные, «Скорая помощь». Я собираюсь заявить, что дело попадает под федеральную юрисдикцию. Вас обоих отвезут в больницу, но, пока я туда не приеду, вы оба чтобы даже пальцем не шевелили и не отвечали ни на один вопрос. Ясно?
– Майк, во что мы вляпались? – спрашивает Сэм.
Во взгляде, который Майк Люстиг бросает на него, читается сложносоставное послание: первая часть его гласит «не здесь», потом он мимолетно косится в мою сторону, давая понять, что не хочет обсуждать при мне этот вопрос. А как же иначе? Майк знает, кто я такая. И кто такой мой бывший муж. Вероятно, он доверяет мне ничуть не больше, чем верит в то, что сможет опрокинуть танк «Шерман». И это честно. Я же не доверяю ему совсем, и от того, что у него есть жетон и пистолет, а двери машины не открываются изнутри, у меня начинается нервная почесуха. Он, конечно, друг Сэма. Но не мой друг. Мое доверие не передается по воздуху.
Люстиг снова закрывает дверцу, отсекая поток холодного воздуха, несущего ледяное дыхание близкой зимы, и прислоняется к внедорожнику. Первая из прибывших машин – черно-белый автомобиль окружного шерифа – огибает поворот дороги и тормозит рядом с нами. Сирены выключены, но вспышки проблескового маячка на крыше поочередно заливают все вокруг то кроваво-красным, то мертвенно-синим светом, и в их свете даже лицо Сэма кажется мне каким-то чужим. Дергаю ручку двери. Она не открывается. Мое сердце начинает колотиться чаще, и я оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь, чем я могу воспользоваться. Это рефлекс. «Я могу перелезть на переднее сиденье и выбраться там», – успокаиваю себя. В бардачке может быть запасной пистолет. Если даже и нет, я за несколько секунд могу выбраться наружу и убежать; в этих лесах, да еще и в темноте, им понадобится адова уйма времени, чтобы найти меня.
Этот план побега – чистой воды упражнение для ума. Я проделываю это в любой ситуации, которая хотя бы немного ускользает из-под моего контроля. Я много лет мысленно тренировалась уклоняться, атаковать и сбегать и упражнялась в этом на практике. От этого зависит моя жизнь и жизни моих детей.
– Так что мы скажем? – спрашиваю я Сэму. – Потому что правда не должна всплыть – по крайней мере, кое в чем.
– Будем придерживаться так близко к правде, как можем, – отвечает он. – Мы пришли искать ответы и обнаружили, что дверь открыта нараспашку. Вошли внутрь, чтобы посмотреть, не нужна ли наша помощь, нашли потайную комнату и едва успели унести ноги.
Это не выставит нас невинными овечками, но и не укажет на то, что мы принесли с собой динамит и взорвали этот домик ко всем чертям, с чем я совершенно согласна. Я киваю. «Дверь была открыта нараспашку». Мысленно рисую себе эту картину – как мы осторожно подходили, окликали, нет ли кого в доме, высматривали, не лежит ли там кто-нибудь раненый. Я представляю себе это до тех пор, пока оно не становится настолько реальным, что можно считать это правдой, и продолжаю представлять, пока оно не делается единственной правдой, а все остальное – просто туманной вероятностью. Это единственный способ лгать настойчиво и убедительно: ты сам должен в это верить.
Поэтому я заставляю себя поверить в это. Конечно, если дверь сгорела не до конца и они смогут определить, что та была заперта, то мы попали. Но учитывая ад, в который превратилась хижина, полагаю, на этот счет можно не опасаться.
Вокруг нас останавливается все больше машин, преграждая нам дорогу: два пожарных экипажа, одна «Скорая помощь», еще один внедорожник официального вида – возможно, лесная служба. Пожарные тянут шланги через лес в направлении пожара, и я слышу наверху жужжание моторов какого-то легкого летательного аппарата: видимо, с неба следят, чтобы огонь не пошел дальше.
Проходит почти целый час, прежде чем зарево пожара полностью угасает, и теперь ночь освещают лишь фары и проблесковые маячки автомобилей экстренных служб. Они раскрашивают сцену в мерцающие фиолетовые тона, потому что красные и синие лампы всех этих машин мигают не в лад. Через некоторое время я закрываю глаза, чтобы не видеть этого раздражающего мерцания, поэтому оказываюсь застигнута врасплох, когда дверца рядом со мной неожиданно распахивается. Быстро выпрямляюсь и вижу перед собой молодого тощего афроамериканца в плохо сидящей медицинской форме.
– Мэм, – произносит он с сильным джорджийским акцентом, – мне нужно осмотреть вас. Вы сможете пройти со мной к нашей машине?
– Конечно, – отвечаю я и вылезаю из внедорожника, испытывая легкий прилив облегчения. Удирать все-таки не потребовалось.
Еще один санитар ведет Сэма, нас усаживают на подножку «Скорой помощи» и осматривают. У Сэма диагностируют сотрясение мозга средней тяжести и треснувшие ребра; медики говорят, что его направят в больницу. С учетом моей головной боли мне предлагают то же самое, однако я ни за что не хочу оставлять наши сумки во внедорожнике Майка Люстига или оставаться без собственного транспортного средства. Я отказываюсь. Пока Сэма грузят в машину «Скорой помощи», я переношу наши вещи во взятую нами напрокат машину; по счастью, она припаркована у обочины достаточно далеко, чтобы я могла миновать блокирующие путь автомобили.
Я уже наполовину объезжаю эту преграду, когда у меня на пути возникает Майк Люстиг, и мне приходится резко нажать на тормоза, чтобы не стукнуть его бампером. Когда я останавливаюсь, он подходит к моей дверце и стучит в стекло. Я опускаю стекло и говорю агенту:
– Я еду в больницу. Буду ждать вас там.
– Отлично, – он кивает. – Нужно, чтобы вы оба оказались правы в этом деле. Вы готовы? – Его взгляд говорит мне, что лучше бы мне быть готовой ко всему. Я киваю. – Не покидайте больницу. Я приеду, как только смогу.
Снова киваю, потом поднимаю стекло и еду следом за машиной «Скорой помощи» вниз по извилистой горной дороге, прочь от дымящихся руин того, что мы надеялись обнаружить.
* * *
Пройдя осмотр у врачей, первым делом сажусь и звоню Хавьеру, хотя еще нет и пяти часов утра. Я не рассказываю ему о пожаре или о нашем почти гибельном промахе – просто говорю ему, что мы в порядке. Он может расслышать, что я нахожусь в больнице, однако, слава богу, почти не задает вопросов, и мне не приходится лгать.
