– Как они? – спрашиваю его. Я разбудила Хавьера и чувствую себя виноватой за это, однако, услышав его голос, сразу же чувствую себя лучше. – Привыкают?
– Пока не знаю, – честно отвечает Хавьер. Он старается говорить тихо, и я слышу шорох одежды и шаги. Представляю, как он накидывает куртку и выходит на крыльцо – теперь я слышу через динамики телефона слабый свист ветра и скрип дерева, когда Хавьер опускается в одно из стоящих там кресел. – Боже, ну и холодрыга сегодня! Дети в полном порядке, но не могу сказать, что они счастливы. Понимают, что тебе грозит опасность. Ланни ужасно хочет выбраться из дома. Коннор просто… читает. Это нормально?
– Более или менее, – говорю я. – Передай им, что я люблю их, хорошо?
– Конечно. – Несколько секунд он молчит, потом зевает в трубку. Это заразно, и я тоже зеваю, только сейчас заново осознавая, насколько вымоталась. – Ты вовсе не в порядке, Гвен, я же слышу.
– Достаточно в порядке.
– Скоро ты вернешься?
– Не знаю, – тихо отвечаю я. – Я пытаюсь.
Завершив звонок, ощущаю, как сдавливает грудь, а в горле стоит ком от непролитых слёз.
Спустя долгих восемь часов, проведенных в больнице, Сэму повторно ставят диагноз: трещины в ребрах и легкое сотрясение мозга. Меня предупреждают, что в течение минимум суток голова у меня будет адски болеть (и она уже болит, невзирая на изрядную дозу болеутоляющих таблеток). Сэму перебинтовывают грудь и объявляют, что платить за госпитализацию не нужно, и это хорошо, потому что денег у нас негусто. В коридоре обнаруживаются трое мясистых мужчин в форме, ожидающих нас. Все трое очень похожи друг на друга: белой расы, массивного сложения; самым большим их спортивным достижением явно была позиция футбольного защитника в старших классах школы. Все трое стрижены под ежик, загар на лицах и руках заканчивается у кромки воротничков и манжет соответственно. Темнокожий Майк Люстиг в своей фэбээровской броне и с жетоном стоит чуть в стороне, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Сейчас, при свете ламп, видно, что у него длинное лицо с дружелюбно-спокойным выражением – судя по мимическим морщинам, он склонен скорее иронически улыбаться, чем сердито хмуриться.
Чего, увы, нельзя сказать об этих трех бульдогах из джорджийской полиции. Они в лучшем случае выглядят бесстрастными, а в худшем – неприкрыто враждебными.
– Мистер Кейд? Миссис Ройял?
– Мисс, – машинально поправляю я, а потом до меня доходит, что он назвал меня по моему прежнему имени. – И не Ройял. Меня зовут Гвен Проктор.
– Мне сообщили, что вы Джина Ройял, – отвечает он, мрачно дернув уголком губ – даже по ошибке это невозможно принять за улыбку. – Пройдемте со мной, миз
[8].
Оглядываюсь на Майка Люстига. Тот, пожимая плечами, произносит:
– В этой драке мои собаки не участвуют. Идите.
Мы с Сэмом коротко переглядываемся, и я киваю ему, давая понять, что всё в порядке. На самом деле я не знаю, всё ли в порядке, но нет никакого смысла и никакого прока затевать войну здесь, в коридоре. Вслед за полицейским сворачиваю за угол, в тихую комнату ожидания, и он жестом указывает мне на стул в углу. Это самое дальнее место от выхода, но я автоматически просчитываю пути побега, просто ради практики. Агент Люстиг за нами не последовал.
Как ни странно, полицейский почти сразу выходит, закрыв за собой дверь. Я смотрю на свои часы и начинаю отсчет. По моим прикидкам, он должен мариновать меня по меньшей мере час. Это стандартный прием. Чем сильнее человек устал и сбит с толку, тем больше шансов на то, что он проболтается.
Полицию Джорджии явно инструктировали, что оптимальный срок – два часа, потому что возвращается он почти в три часа дня. Втискивается в кресло напротив меня – слишком близко, чтобы я чувствовала себя уютно. Полагаю, он намерен напугать меня. Но меня это просто раздражает. Если он действительно знает, кто я такая, то, несомненно, должен понимать, что для меня запугивание выглядит совершенно иначе. От него пахнет по́том и дымом, значит, он был в той хижине, точнее, на том месте, где она была прежде. На левом рукаве у него маленькое пятно, похожее на засохшую кровь, и, увидев это пятно, я уже не могу отвести взгляд. Он спасал кого-то? Или кого-то бил? Хотя иногда приходится бить одного человека, чтобы спасти другого…
– Итак, – обращаюсь я к нему, – офицер…
– Тёрнер, мэм.
– Офицер Тёрнер, назвать меня по давно мертвому имени – это попытка давления или просто ошибка?
Он подается вперед, хрустнув пластиком кресла, и смотрит на меня ничего не выражающим взглядом человека, который уже не первый год состоит на службе закона. Явно прикидывая: какой подход ему избрать – оскорбления или сельский шарм? Ни то, ни другое на мне не сработает, но в целом интересно наблюдать за его внутренними дебатами.
Он решает прибегнуть к сельскому шарму, и, когда заговаривает снова, голос его делается теплее и становится чуть более тягучим; офицер даже ухитряется изобразить беспечную улыбку.
– Должен признать, мэм: я подумал, что это может вывести вас из равновесия. Прошу прощения, если обидел вас. Вы не против начать все сначала?
– Конечно, – отвечаю я ему с такой же насквозь фальшивой улыбкой. – Чем могу быть вам полезна, офицер Тёрнер?
– Мне просто нужно, чтобы вы рассказали мне все с самого начала: каким образом вы оказались около той хижины, мэм, как вам пришло в голову войти туда, что случилось потом, и всё такое.
Я вздыхаю.
– Полагаю, я не могу рассчитывать на чашечку кофе с вашей стороны, верно?
Он попадается на это, хотя лишь до такой степени, чтобы выйти в коридор, высмотреть кого-то и, предположительно, заказать для меня кофе. Возвращаясь, широко улыбается. Я собираюсь с силами, чтобы ответить, хотя по-прежнему ощущаю себя неимоверно усталой.
– Итак, – произносит Тёрнер, усаживаясь на прежнее место, – о чем вы говорили?
Я подумываю ответить «ни о чем» и потребовать адвоката; я все еще не могу быть уверена, что таковой мне не понадобится. Улики можно истолковать по-разному, и ни я, ни Сэм не планировали, что нам придется отвечать на эти вопросы. Поэтому я говорю:
– Можно сначала задать еще один вопрос?
Он размышляет, потом кивает:
– Задавайте.
– Вы нашли там чьи-нибудь трупы?
Снова несколько секунд раздумья, потом Тёрнер медленно качает головой:
– Я не вправе говорить об этом. Так что именно привело вас к той хижине, мисс Проктор?
Конечно же, ему позволено лгать мне. Это освященная временем традиция проведения допросов, хотя мне до сих пор не зачитали мои права. Это о многом говорит.
