Рядом с ним стоит другой агент с каменным лицом, и я понимаю, что он должен сопроводить меня на выход. Сейчас мне все кажется нереальным. Я гадаю, что они будут делать, если я просто потеряю контроль над собой и начну кричать. Наверное, все равно выволокут меня наружу. Я не принимаю сознательное решение уйти отсюда; просто делаю это.
Внезапно я оказываюсь в коридоре, за пределами темной комнаты наблюдения. Агент держит меня за локоть – твердо, но не грубо. Он ведет меня куда-то, снимает мой пропуск посетителя и выводит меня в вестибюль, где агент, сидящий за стойкой, принимает у него этот пропуск. Оба они выжидающе смотрят на меня.
Я не понимаю, куда должна теперь идти. Что должна делать.
Наконец до меня доходит, что они ждут, пока я уйду, поэтому я прохожу в двери, которые автоматически запираются за мной. Уже темно, солнце давно село, дует холодный ветер. Я стою, ничего не понимая, и мне кажется, что я потерялась во времени и в пространстве. Это Уичито. Я ездила на машине по этим улицам. Ходила за покупками в торговый центр, который сейчас виднеется в отдалении. Заправляла автомобиль на бензоколонке на углу.
Меня не должно здесь быть.
Невероятность всего, что только что случилось, захлестывает меня, и я, шатаясь, отхожу к одному из толстых бетонных блоков, охраняющих подход к огромному вестибюлю здания. Блок недостаточно низкий, чтобы можно было сесть на него, но я прислоняюсь к нему и сползаю на корточки, дрожа и хватая ртом воздух. Прошлое обрушивается на меня со всеми его запахами, красками, ощущениями и ужасами. Может ли это быть правдой, возможно ли такое, что я когда-либо участвовала в деяниях Мэлвина, что я бывала в нашем гараже до того дня, когда всё рухнуло? Могла ли я помогать ему и забыть обо всем этом?
Быть может, я сошла с ума?
Не знаю, сколько времени я так сижу. Наверное, несколько минут, но они тянутся словно часы, а потом я слышу шаги – кто-то идет ко мне. На мгновение мне кажется, что это Мэлвин. «Вот так всё и закончится», – думаю я.
Но потом человек проходит под уличным фонарем, и я вижу, что это Сэм. Он не прикасается ко мне, но он здесь. Взгляд его устремлен на здание за моей спиной.
– Поднимайся, – говорит он мне. – Я говорил с Ривардом. Самолет ждет. Он высадит нас в Ноксвилле. Я отвезу тебя к Хавьеру.
– А потом? – спрашиваю я хриплым шепотом.
Он не отвечает. И не ждет меня. Я выпрямляюсь и ковыляю ему вслед – потерянная, но благодарная за то, что кто-то указал мне путь прочь из этого кошмара.
Я никогда больше не вернусь в это место.
Я осознаю́, что шепчу эти слова точно молитву.
15
Ланни
Когда мы слышим хруст гравия снаружи, я крепче сжимаю руку брата. Я не выпускаю его руку весь последний час, как и он мою. Мы словно вернулись в детство, в те дни, когда мама и папа были арестованы в один и тот же день. Я все еще помню – намного более ярко, чем все остальное: мы с моим братом сидим на заднем сиденье полицейской машины. Эта машина кажется мне клеткой, в ней пахнет по́том и немытыми ногами, и мы всю дорогу держимся за руки. Мы не разговариваем. Вряд ли кто-то из нас вообще знал, что сказать. Помню, что я была не столько испугана, сколько оглушена. Все время ждала, что это закончится, что мама заберет нас и мы купим мороженое и поедем домой. Брэйди – теперь Коннор – плакал, и я помню, что сердилась на него за это. Я твердила себе, что все это ерунда. Что скоро мы будем дома.
Но у нас уже не было дома.
Это Брэйди, а не я, без конца задавал испуганным голосом вопросы, когда нас привезли в полицейский участок: «Где моя мама? Когда мы ее увидим? Можно нам пойти домой? Где мой папа?» Я была старше и понимала, что полицейские не ответят ни на один из этих вопросов, – и уверяла себя, что ничего страшного не произошло, это все просто одна большая дурацкая ошибка.
Полицейские дали нам газировку и чипсы и отвели в комнату, где лежали игрушки и игры в коробках – но все это было или сломанным, или слишком детским для нас. Помню, что у меня с собой была книга, которую я читала в тот день – но так и не дочитала. Брэйди… «Нет, прекрати думать о нем как об Брэйди, его зовут Коннор, теперь он Коннор». Так вот, мой брат достал книгу из мусорки, куда я ее выбросила. Даже не помню, как она называлась.
Наверное, это была первая книга, которую он вообще по-настоящему прочитал. Он начал читать в тот день, когда сгорела наша прежняя жизнь.
Я знаю, что никогда не смогу дочитать эту книгу. Может быть, именно поэтому не помню ни ее названия, ни содержания.
За нами приехала бабушка – она всю ночь летела на самолете – и забрала нас в свой дом. Это бабушка объяснила нам, что папа оказался убийцей, а маму арестовали за то, что считали, будто она помогала ему. «Ваша мама не сделала ничего плохого», – твердила она нам снова и снова, и тогда это казалось правдой. Маму выпустили из тюрьмы, ее сочли невиновной, и когда она вернулась к нам, я была ужасно рада, так рада, что наконец заплакала.
Сейчас все у меня внутри разбито, и я не могу плакать. И не чувствую ничего, кроме абсолютной, всепоглощающей злости.
Она лгала нам. Все это время. Она – чертова лгунья.
Я поднимаю взгляд, когда Хавьер, стоящий у окна с чашкой кофе в руке, говорит:
– Она здесь. – Поворачивается, чтобы взглянуть на Кецию, которая сидит в кухонной зоне, одетая как для работы – форменный китель, брюки, пистолет и жетон, – и это заставляет меня вспомнить, что она детектив, как и ее начальник Престер. Хорошо. Может быть, она может арестовать маму и снова увезти ее подальше от нас, на этот раз навсегда. – Сэм с ней.
– Не поднимай шум сразу, – отвечает ему Кеция. – Давай сначала выслушаем версию Гвен.
Смотрю на Коннора. Я держу его за руку, его ладонь неподвижно и вяло лежит в моей. Гадаю, слышал ли он вообще их разговор, но потом брат забирает у меня руку, сует закладку в книжку, которую читал, и откладывает томик в сторону. Затем встает. Я тоже.
Бут лает низким и угрожающим грудным лаем, и это придает мне ощущение безопасности. Руки у меня мерзнут, и я сую их в карманы. Сейчас мне все кажется совершенно ясным – и одновременно все разваливается. Я знаю, что не могу доверять ей. Я не могу доверять никому, никогда больше, потому что я верила своей матери, а она лгала нам.
Я просто хочу, чтобы всё это поскорее закончилось, и в то же время чувствую, что какая-то часть моей души хочет плакать, разбить что-нибудь, убежать прочь, рухнуть наземь и свернуться калачиком. Как будто всё во мне разбито на мелкие осколки и я уже не знаю, как собрать заново хотя бы часть себя.
Коннор выглядит спокойным. Слишком спокойным.
Хавьер выходит на крыльцо, и Бут замолкает. Слышится какой-то тихий разговор, потом дверь открывается. Это мама.
Моя первая мысль: «У нее усталый вид». Вторая мысль: «Почему она обмотала шею шарфом? Она не любит шарфы». Как-то раз я купила ей шарф. Она поблагодарила меня, но надела его лишь однажды. Этот шарф тусклого серо-стального цвета, и она плотно обернула его вокруг шеи.
