Мамин шарф слегка разматывается, открывая целую коллекцию кровоподтеков: темно-красных пятен, соединенных между собой ниточками лопнувших капилляров. Кто-то напал на нее, и на секунду я ощущаю страх и тревогу за нее; мне приходится отгонять эти чувства, потому что она лгунья и, вероятно, заслужила это.
Голова у меня болит, и я ненавижу эту боль – я ненавижу это всё. Поэтому говорю:
– Просто уходи, мама. Ты нам не нужна. – Я имела в виду «нам не нужно, чтобы ты была здесь», но получилось так, как я чувствовала на самом деле. «Ты нам не нужна». Это худшее, что я могла сказать ей. И я это знаю. Действительно знаю.
Мама делает резкий вдох и прижимает руку к груди, как будто я пырнула ее ножом. Ее губы шевелятся, выговаривая мое имя, но она не произносит его вслух. Наверное, просто не может.
Кеция говорит:
– Ланни права. Уходи. И не возвращайся, пока все это не закончится.
– Даю слово, я буду защищать этих детей как своих собственных, – добавляет Хавьер. – Я буду защищать их от любой угрозы, и прямо сейчас угроза для них – ты. Понятно?
Мамины глаза наполняются слезами, но она не плачет. Она говорит:
– Это всё, что мне нужно.
А потом смотрит на нас, и я понимаю, что ей хочется подойти к нам, обнять нас и заплакать. Я чувствую, что от этого ее желания воздух вокруг нее дрожит, словно во время грозы.
Я ощущаю, что всё мое тело жаждет того же, потому что тела – они тупые; они просто хотят, чтобы их любили. Но я выше этого; сильнее этого. Мама научила меня быть сильной, и я сильная. Как бы больно мне ни было, я просто продолжаю смотреть на маму и желать, чтобы она ушла.
И она уходит.
Мама уходит.
Я жду, что она оглянется, но она не оглядывается. Дверь за ней закрывается. И хотя я хотела, чтобы она ушла, хотя я требовала этого, но, когда она делает это, мне кажется, будто она снова предала нас всех. Желудок у меня ноет, дышать тяжело. Больше не осталось ничего хорошего – ничего во всем мире.
Я продолжаю обнимать Коннора одной рукой, прижимая к себе. Обычно он выворачивается, когда я это делаю, но не сейчас. Мое прикосновение говорит ему: «Я здесь, я с тобой, я тебя не оставлю».
Оно говорит: «Я не такая, как она».
Некоторое время мы все молчим. Полагаю, Сэм ждал снаружи, потому что мы слышим, как заводится мотор, потом хрустит гравий, и, когда все стихает, Кеция прерывисто выдыхает и говорит:
– Черт. Простите. Это было тяжело. Ребята, вы в порядке?
Я киваю. Коннор не шевелится. Он смотрит в пол, снова спрятавшись под маску, которую нацепляет, когда слишком ошеломлен, чтобы чувствовать хоть что-то. Я не знаю, как это скажется на нем, но понимаю, что далеко не в лучшую сторону. Кеция поворачивается к Хавьеру, и хотя она говорит тихо, я все равно слышу ее:
– Я не могу сейчас уехать. Я позвоню Престеру.
– Ты не можешь продолжать водить его вокруг пальца вот так, – отвечает он. – Кец, он уже заезжал сюда, пытаясь понять, почему мы с тобой отрываем столько времени от работы. Или он беспокоится за тебя, или что-то подозревает. И то, и другое плохо. Ты еще не так долго служишь детективом, чтобы получить право на свободный график. Поезжай на работу.
В течение нескольких долгих секунд она смотрит на него, потом качает головой:
– Нет, у меня есть идея получше.
– Кец. Querida
[16].
– Я серьезно.
Хавьер качает головой, но не возражает, когда она достает телефон и набирает номер. Я оцепенело смотрю, как она расхаживает туда-сюда. Мой гнев испарился. Он словно ушел вместе с мамой, и теперь я чувствую внутри лишь холодную пустоту. Опускаюсь на диван и достаю из-за спинки тяжелый вязаный плед, чтобы накинуть на плечи, потому что меня бьет дрожь.
Кеция говорит:
– Престер? Мне нужно рассказать вам кое-что. И думаю, что вам, наверное, следует приехать сюда, в дом Хавьера, чтобы услышать это.
* * *
Детектив Престер уже старик, настолько старый, что меня удивляет, почему он еще не ушел в отставку. Но разум у него по-прежнему острый. Это понятно, как только он начинает смотреть на тебя.
Детектив одним долгим взглядом вбирает всю обстановку, в том числе и нас двоих, сидящих на диване. На этот раз нам не сказали уходить и прятаться, да я и не уверена, что мы сделали бы это.
– Ну ладно, – произносит он, закрывая за собой дверь. – Полагаю, это и есть мой ответ на вопрос насчет детей. А где Гвен?
– Не здесь, – отвечает Кеция. – Присаживайтесь.
Престер садится к кухонному столу. Хавьер делает кофе, наливает в три чашки и тоже опускается на стул. Детектив берет чашку и отпивает кофе, однако продолжает смотреть на нас. Я гадаю, что же он видит. «Маленьких сирот», – думаю я, и мне противно. Но это правда. Теперь мы одни. Мама не вернется, а если даже вернется, я с ней не пойду. Я могу сама позаботиться о себе. Но что насчет Коннора? Он не настолько взрослый. Ему нужна помощь. И я достаточно умна, чтобы понять, что мне не позволят быть его опекуншей.
Нам нужна помощь.
Впервые до меня доходит весь масштаб того, что произошло, и я ощущаю в горле и глазах жгучее бурление подступающих слез. Смотрю на Коннора. Тот снова смотрит в свою книгу, но за несколько минут он ни разу не перевернул страницу. Он не читает. Он прячется. У него это хорошо получается.
Сейчас я завидую ему, потому что не знаю, что делать.
– Гвен и Сэм… – начинает Кеция, но Престер поднимает руку. Она слегка дрожит.
– Нет, Клермонт. Я уже некоторое время занимаюсь этим и, думаю, могу решить эту маленькую загадку. Гвен и Сэм отправились проводить собственное расследование. Они решили, что детям будет безопаснее здесь, с вами. Пока что у меня получается?
– Все правильно.
– И, судя по выражению ваших лиц, что-то пошло не так, – продолжает он. – Чертовски не так. Они пропали?
– Нет, – отвечает Хавьер. – Но ситуация становится сложной. Я не хочу, чтобы вы считали, будто Кеция не справляется со своими обязанностями, или что у нас какие-то семейные сложности, или что-то в этом духе. Ничего подобного.
– Для меня это выглядит именно как семейные сложности, – парирует Престер. – Только не ваши.
Вместо ответа Хавьер включает свой планшет и протягивает ему. Престер смотрит видео, и я не могу понять, произвело ли оно на него хоть какое-то впечатление. Он просто кивает и отдает планшет обратно.
– Вы поверили в это?
Вопрос на несколько секунд повисает в воздухе, потом Кеция говорит:
– Я не хочу верить. Выглядит чертовски странным то, что эта запись существовала столько лет и никто не передал ее копам до суда над Гвен. Зачем кому-то скрывать такое?
