Сейчас я чувствую себя ужасно одинокой и пустой и хочу, чтобы кто-нибудь заботился обо мне. Хочу, чтобы кто-нибудь посмотрел мне в глаза и сказал, что ему не все равно, что со мной будет. Мне отчаянно, до боли хочется этого. Но не от Кеции. И не от Хавьера. Они милые, но я хочу, чтобы это была мама. Или, может быть, Сэм.
Нет. С кем я действительно хочу поговорить, так это с Далией, но мне не позволяют ездить в город или звонить ей. Я знаю почему, и это умное решение, но сейчас я совершенно не чувствую себя умной. Я чувствую себя отчаявшейся. Внутри меня пустота, которая душит меня, как будто в комнате не хватает воздуха.
Поэтому я беру свой телефон, по памяти вбиваю ее номер, а потом пишу, где можно встретиться со мной. Подписываюсь «Тана» – это сокращение от «лантана», названия ее любимого цветка, и какое-то время назад она прозвала меня «Ланнитана».
Ответ приходит через несколько секунд.
30 мин норм?
ОК, пишу я в ответ, потом закрываю окно приложения.
Она согласилась без колебаний, и от этого мне тепло – и тревожно.
Коннор подсказал мне, что делать. Я вылезаю в окно и прикрываю его за собой. Когда перепрыгиваю через боковую сторону изгороди, Бут гавкает, но только один раз, словно не знает о том, как сообщить, что я нарушаю правила, или как будто на самом деле не хочет меня выдавать. Наконец он пробегается вдоль изгороди, забирается обратно на крыльцо и ложится. «Охраняет Коннора», – думаю я. Хорошо. Мне нужно, чтобы он делал это вместо меня.
Я уже давно не бегала, и теперь мне снова нужно в это втянуться. Ощутить контроль. Горение. Внутреннее спокойствие, которое приходит, когда полностью сосредоточиваешься на физическом усилии. Это не оставляет места для посторонних мыслей и эмоций.
Поэтому я бегу. Несусь через лес, следя, куда ступаю, и придерживаясь неровной охотничьей тропы, пока не добираюсь до дороги, а потом перехожу на широкий шаг. Не проходит и получаса, как я вижу сквозь деревья голубой блеск озера Стиллхауз и замедляю походку до обычного шага, потому что ноги у меня уже начинают дрожать. Подхожу к озеру с дальнего конца, мимо тира, где должен работать Хавьер, – вот только он взял длительный отпуск, чтобы обеспечивать нашу безопасность.
Я гадаю, сколько времени ему потребуется, чтобы осознать, что я удрала из этого безопасного уголка. И сколько еще – на то, чтобы найти меня.
Продолжаю идти через лес, стараясь не шуметь и прячась всякий раз, когда вижу машины или людей. Хотя сегодня народу немного. Погода почти ясная, если не считать небольших облаков, и холодная. Большинство людей в такую погоду предпочитают сидеть дома. Ветер слишком резкий для лодочных прогулок.
Прохожу мимо хижины Сэма. Полагаю, она так и стоит пустая; он запер ее и оставил всё как есть, так что в экстренной ситуации мне будет куда спрятаться. Но я не хочу рисковать – меня могут обвинить в незаконном проникновении в чужое жилище.
От хижины вижу наш прежний дом. Он стоит чуть в стороне от дороги и причалов; достаточно близко, чтобы считаться прибрежным, но достаточно далеко вверх по склону, чтобы нам не пришлось беспокоиться относительно наводнений или случайных посетителей. Наш дом. Вот только, полагаю, он больше не наш. Все хорошие моменты, все воспоминания о том, как мы расчищали его, красили и обживали, как ужинали по вечерам, и смотрели фильмы, и были одной семьей… все это теперь неправильно. Я не знаю, как теперь к этому относиться.
Это похоже на музей чьей-то чужой жизни.
Выскальзываю из-под деревьев и снова пускаюсь бегом, притворяясь, будто просто вышла на пробежку и будто я вовсе не дочь самого известного серийного убийцы за последние десять лет, нет-нет, это совсем не я. Не вижу вокруг ни души. Добравшись до шоссе, прибавляю скорости, и теперь мне уже хорошо виден наш прежний дом.
Вандалы разукрасили его еще до того, как мы удрали отсюда, когда стало известно про нашего отца и люди проведали, кто мы на самом деле такие. Слова, написанные красной краской, по-прежнему ярко выделяются на фоне стены дома и ворот гаража. К ним добавились новые граффити. Одно – грубое изображение повешенной женщины и двух фигурок поменьше, висящих на той же перекладине. «Фу, дебилы, даже оскорбить как следует не можете».
Я останавливаюсь у входа, тяжело дыша и пытаясь утихомирить свой неистовый пульс. «Это глупо, Ланни. Ужасно глупо. И ты сама это знаешь». Да и я начинаю думать, что это тоже была плохая идея. Но я уже пришла сюда. Сама не знаю почему, но мне кажется, что это единственное место в мире, где я могу найти хоть кусочек нормальности.
Переднее окно выбито, в него задувает ветер. Жалюзи сломаны и трепещут, словно раненые птицы.
Убегая, я сунула в карман ключи и теперь открываю дверь, на которой все еще висит старая печать, обозначающая место преступления. Ключом сковыриваю эту печать и переступаю порог. Свет не горит, и когда я нажимаю выключатель, выясняется, что электричества тоже нет. Ну да, и сигнализация, конечно же, тоже не работает. На кодовой панели не светится ни один огонек.
Я закрываю дверь, запираю ее, и на меня обрушивается смрад. «О боже, ну и вонь! Откуда? Тут что, труп валяется?» На секунду, стоя в гостиной, куда сквозь изогнутые, изломанные жалюзи проникает лишь тусклый свет, я воображаю, что в коридоре на веревке действительно болтается чье-то мертвое тело, и если б я уже не заперла дверь, то мгновенно выскочила бы наружу.
«Не будь дурой, нет здесь никакого трупа», – говорю я себе. Потом оглядываюсь по сторонам. В гостиной на самом деле ничего не сломано, если не считать кирпича, влетевшего в разбитое окно. Ну и разнообразных рисунков аэрозольной краской на стене. Телевизор исчез, так же как игровая консоль и большинство игр. Кто-то пришел заняться вандализмом, но отвлекся на то, что здесь есть чем поживиться.
Вонь становится сильнее, когда я вхожу в кухню. Там полный кавардак. Новые росчерки красной аэрозольной краски, пошедшей потеками, словно свежая кровь, но тот, кто это сделал, недостаточно хорошо умел обращаться с баллончиком, чтобы надпись была четкой. Мне кажется, здесь написано «сука», но это можно понять, только сильно прищурившись.
Тут же обнаруживается источник смрада. Кто-то открыл холодильник и разбросал продукты по всему полу. Теперь они превратились в растекающуюся липкую массу, кишащую мухами, несмотря на холод. Мне хочется блевануть, но я беру веник, совок и мусорные мешки и сгребаю в них столько, сколько могу. Мусор, оставшийся в ведре, тоже воняет: у нас не было времени выбросить его перед отъездом.
Я почему-то не подумала о том, что приглашаю Далию на место преступления. Делаю все, что могу, чтобы прибраться до ее прихода. Собираю отходы в мешок и выношу с черного хода, чтобы швырнуть в большой металлический контейнер с крышкой, запирающейся на замок: предполагается, что это нужно для того, чтобы не приманивать медведей, хотя я никогда не видела здесь ни одного медведя. Ну, по крайней мере, енотам тоже ничего не перепадает.
