Хавьера нет дома. Ну, то есть я его сейчас нигде не вижу, это, наверное, не одно и то же, но мне это кажется странным. Ухожу в свою комнату и смотрю в окно. Хавьер во дворе, расхаживает около амбара и говорит по телефону. Похоже, разговор идет напряженный.
Я чувствую себя призраком. Как будто меня теперь никто не видит. Когда-то видела мама. Но Ланни по большей части смотрит на меня как на кого-то, кто просто занимает место. Она по-прежнему называет меня иногда МБЗ – Младший Брат-Зануда. Иногда в прямом смысле.
Но для папы я важен.
И хотя это глупо, я достаю из кармана телефон и гадаю, каково было бы услышать его голос.
* * *
После ужина, сидя в своей комнате и читая, подслушиваю разговор Ланни с Хавьером. Не то чтобы она говорила особо громко, и в другой раз я не обратил бы на нее внимания, но сейчас сестра говорит о папе. Полагаю, Хавьер и Кеция все еще пытаются провести с нами терапию. Мне не хочется говорить им, как долго моя сестра в прошлый раз сопротивлялась всем уговорам психолога сказать кому-нибудь что-нибудь. Она ни с кем не делится такими мыслями.
Ну, то есть это не совсем так. Она ни с кем не делится тем, что касается ее. А вот обо мне – говорит.
– …для меня это не так уж важно, – заявляет Ланни, когда я начинаю слушать и кладу книгу себе на грудь обложкой вверх. – Я имею в виду отца. Я никогда его особо не боялась. И он никогда по-настоящему обо мне не заботился. У него всегда на первом месте был Коннор. Отец нянчился с ним, когда уделял внимание вообще хоть кому-нибудь.
«Врушка», – думаю я. Мысли о папе пугают ее до судорог. А все остальное – то, что она сказала обо мне, – это тоже вранье, верно? Я не уверен. Мои воспоминания о папе какие-то странно расплывчатые, как будто я мог все это выдумать.
Может быть, воспоминания Ланни такие же.
Я не могу разобрать, что говорит Хавьер. Он сидит дальше и нарочно приглушает голос. Но я слышу ответ сестры:
– Он всегда был тихим, но с тех пор, как мы бросили свой дом, всё стало намного хуже. Он какой-то странный. Может быть, просто пытается как-то справиться с пережитым страхом или с тем, что нам теперь приходится жить в чужом доме… Не знаю. Коннор никому не говорит о том, что он чувствует. Он иногда может быть таким тихушником… ну, то есть действовать исподтишка. – Она смеется, но смех звучит невесело.
«Исподтишка. Она имеет в виду – как папа».
В это мгновение я ненавижу ее. Чистой, добела раскаленной ненавистью, от которой я задыхаюсь. «Это ты действуешь исподтишка. Сегодня ты тайно удрала за изгородь. Даже не смей так обо мне говорить!»
Я не люблю злиться. От этого меня охватывают холод и дрожь, и я хочу, чтобы она замолчала.
Но Ланни продолжает говорить:
– Коннор не виноват. Он всегда считал папу нормальным. Наверное, потому, что мама слишком боялась сказать ему правду – всю правду. Он достаточно большой, чтобы знать это. Папа – монстр. Я никогда не позволю Коннору подойти к нему близко.
Ланни говорит об этом так, как будто здесь она что-то решает. Но она не решает ничего.
Пока у меня есть этот телефон, решаю я.
19
Гвен
Без своего телефона я чувствую себя голой – не то чтобы с ним было намного лучше. Комната мотеля кажется холодной, пустой и безликой, а Сэм отсутствует слишком долго. Чересчур долго. Я пытаюсь смотреть телевизор, но меня все раздражает. Люди рассматривают жизнь и смерть как развлечение, серийных убийц – как забавную хеллоуинскую шутку, и это внушает мне отвращение. Посмотрев некоторое время фильм ужасов, я чувствую себя омерзительно и в конце концов просто слепо таращусь на экран, где идет выпуск новостей. И ощущаю, как медленно распадается мир, который я когда-то знала.
Сэм звонит мне на стационарный телефон отеля почти в полночь. У меня все болит от усталости, но напряжение не дает мне спать. Едва дыша, я снимаю тяжелую трубку и подношу к уху. Она соединена со старомодным аппаратом витым проводом, и я почти сразу же с грохотом стаскиваю всю конструкцию со стола на пол.
– Алло? Черт!.. Извините. Алло!
Пару секунд слышится лишь треск статики, и я думаю, что сломала эту дурацкую штуку, но потом слышу голос Сэма:
– Привет. Я думал, что связь будет лучше.
Голос у него звучит странно. Может быть, виной плохая передача звука, но я застываю, как будто жду, что на меня обрушится что-то тяжелое.
– Что случилось?
– Погода ухудшилась, – поясняет Сэм. – Мне пришлось свернуть с шоссе, тут сплошной каток. Мне может понадобиться не один час на то, чтобы вернуться. Я просто хотел, чтобы ты знала…
– Знала – что? – У меня такое ощущение, что здесь кроется куда больше, чем он говорит вслух.
– Что меня не следует ждать до утра, – довершает он. – Я сниму тут комнату на ночь и постараюсь вернуться, когда солнце хотя бы немного растопит всю эту мерзость. Хорошо?
– Какая разница? – спрашиваю я. – У тебя нет выбора, значит, и у меня тоже.
– Да, – соглашается Сэм. – Извини, Гвен. Мне действительно очень жаль.
Я начинаю гадать – что, если на самом деле он так и не вернется? Я не смогу винить его за это – если расстояние и время заставили его передумать. Я как черная дыра, состоящая из проблем, боли и сложностей, и сейчас ему, должно быть, мучительно даже находиться рядом со мной. Он заслуживает лучшего, чем оказаться втянутым в ад, где я живу.
«На самом деле это не имеет значения, – говорю я себе. – Я намерена продолжить, с ним или без него».
– Хорошо, – отвечаю я. Голос у меня тоже звучит как-то не так. – Все хорошо. Я в порядке. Спасибо, Сэм. За всё.
Это финал. Я слышу в своих словах прощальные нотки, и у меня перехватывает дыхание, потому что – несмотря на то что я считала, будто меня уже ничто не заденет, – это больно. Сэм всегда обладал способностью пробиться сквозь мою оболочку – как и сейчас. Но на этот раз у меня останется шрам.
– Гвен… – В его голосе слышится неуверенность, и я чувствую, что он хочет мне что-то сказать… но молчание затягивается, прерываемое лишь треском статики. – Мы скоро увидимся.
Это ощущается как фальшь. Я заставляю себя улыбнуться, потому что знаю: когда улыбаешься, говоря по телефону, голос звучит бодрее. Что-то насчет изменения высоты тона. Ничего волшебного.
– Ладно, – говорю я Сэму. – Будь осторожен там.
Он не желает мне того же самого в ответ. Короткое прощание – и вот я уже слышу в трубке только гудки. Медленно кладу ее на рычаг. Телефонный шнур немедленно запутывается в сложный узел, и мне приходится отсоединить его от трубки, размотать, пока он не ложится на стол ровной спиралью, потом подсоединить снова.
Немного порядка в мире, ускользающем из-под контроля.
Я испытываю дикое, невероятное желание позвонить моим детям. Этот номер им незнаком, они ответят на звонок, и я услышу голос одного из них. Я хочу этого так сильно, что мне кажется, будто я вот-вот сгорю от напряжения.
