Кеция велит Ланни позвонить с ее телефона в полицейское управление Нортона.
До меня доходит, что я теперь приманка, что они собираются арестовать моего папу и всё это будет моя вина. Потому что я сделал всё это, и, когда он приедет и его схватят, он будет винить меня.
Я не иду к соседнему дому. Прерываю связь с Кецией. Несколько секунд стою перед нашим домом и размышляю. Кто-то разбил переднее окно, и жалюзи колышутся на холодном ветру с озера, шурша, как сухие листья. Я набираю номер папы. Он не отвечает. Снова включается автоответчик, и я говорю, чтобы папа не приходил, но написал мне, когда получит это сообщение.
Проходят минуты. Долгие минуты. Я постоянно проверяю, но от папы нет ни эсэмэсок, ни звонков.
Пятнадцать минут. Кеции не понадобится много времени, чтобы добраться сюда, даже если нортонская полиция задержится.
Снова звоню на номер папы. «Ну же, давай…»
Снова слышится безликий голос автоответчика, и я выпаливаю:
– Папа, пожалуйста, не приходи, прости, не делай этого, пожалуйста, не надо, полиция ищет тебя…
Телефон звонит, и всплывающее окно спрашивает меня, хочу ли я повесить трубку и принять новый звонок. Кеция. Я хватаю телефон и бегу вперед, к берегу ледяного озера. Снова пытаюсь позвонить на папин номер. Снова. И снова. Попав на автоответчик в последний раз, говорю:
– Я сейчас выброшу этот телефон, папа. Я не хочу, чтобы они нашли тебя по нему! Пожалуйста, не приезжай сюда!
Забрасываю телефон в озеро – так далеко, как только могу. Он падает, потом пробивает тонкую корочку льда на поверхности воды. И исчезает – без звука, без кругов на воде. Слишком холодно даже для мелкой ряби.
Я слышу шум мотора и думаю: «Полиция приехала» – и поворачиваюсь, чтобы принять свое наказание.
Бут стоит в напряженной позе, глядя на дорогу и растянув поводок на всю длину.
Это не полицейская машина. И даже не машина без опознавательных знаков, на какой ездит Кеция. Это белый фургон, высокий, длинный, с кузовом без окон. Он весь в грязных пятнах, как будто долго ехал по грунтовым дорогам.
За рулем сидит мужчина в черной куртке с наброшенным на голову капюшоном. Он паркуется на дороге и выходит. Я не вижу его лица, но знаю, кто это. Кто это должен быть.
Время замедляется. Я знаю, что на самом деле оно этого не делает, но сейчас мне так кажется. Я словно оказался в одном из фильмов, где все происходит в замедленной съемке и герой успевает убраться с пути летящей пули. Только тут нет пуль.
Я не могу сообразить, что мне делать. Часть меня говорит «беги», и эта часть достаточно сильна, чтобы заставить меня сделать пару шагов прочь. Но куда мне бежать? Позади меня озеро. Надо броситься влево, мимо фургона, и бежать к дому соседей, как сказала Кеция. Но другая, еще более сильная часть меня, говорит: «Останься. Это твой папа».
Мужчина останавливается в нескольких футах от меня и снимает капюшон. Это не мой отец, и теперь мне становится страшно, но я не могу даже шевельнуться.
Этот человек намного старше моего папы, голова у него лысая сверху, а по бокам покрыта густыми белыми волосами. У него злые глаза мутно-коричневого цвета, и когда он улыбается, то выглядит это как оскал.
– Привет, Брэйди, – говорит он. У него теннессийский акцент, как будто он из местных. – Твой папа послал меня забрать тебя. Тебе нужно сейчас поехать со мной, и я отвезу тебя к нему.
Слышу вдали вой. Полицейская сирена. Это всё неправильно, и я не понимаю, почему папа не приехал. Он испугался? Он не поверил мне? Быть может, он прав, потому что я все испортил, оставив ту записку… Это моя вина.
Сирены все еще где-то далеко.
Бут рычит. Это низкий раскатистый звук, которого я прежде не слышал – такого не слышал. То, как он рычал на нас, когда мы только-только приехали к Хавьеру, – это была игра, но сейчас Бут не играет. Я смотрю на него, а он смотрит на мужчину и раздвигает губы, обнажая длинные крепкие клыки.
– Сынок, скажи этому псу, чтобы прекратил. – Человек пытается улыбнуться. – Я же сказал – меня послал твой папа. Но я не собираюсь драться с этим псом. Если он подойдет ближе, я его убью.
У него пистолет, теперь я это вижу – засунут под пояс джинсов. Он кладет руку на рукоять.
Бут разражается громким, страшным лаем и бросается вперед, дергая за поводок. Пес такой большой и сильный, что я не могу его удержать.
– Бут, нет! – кричу я, но он меня не слушается. Несется вперед, едва касаясь земли, как будто летит.
Человек выхватывает пистолет, но это вовсе не пистолет, потому что, когда Бут прыгает ему на грудь, он прикладывает эту штуку к груди пса, и я слышу что-то вроде шипения или жужжания. Бут вскрикивает, высоко и страшно, и боком падает на землю. Лапы его дергаются, голова запрокидывается. Глаза у него круглые и дикие.
Я кричу и кидаюсь к нему, но человек встает у меня на пути, хватает меня за руку выше локтя и разворачивает. Ногти у него длинные и грязные, и он не мой отец. Почему-то всё пошло неправильно. Бут ранен, и я ни за что не должен оказаться в этом фургоне, мама всегда говорила нам не садиться в машины к чужим людям, а если нас попытаются усадить силой – кричать, звать на помощь и сопротивляться на каждом шагу.
Кричу и пытаюсь вырваться, но он обхватывает меня обеими руками и отрывает от земли. Я извиваюсь, но мои руки крепко прижаты к бокам. Я пинаю его. Бут по-прежнему дергается и слабо повизгивает, словно от боли.
– А ну, заткнись, сопляк чокнутый! – рявкает на меня человек; изо рта у него пахнет зубной пастой и кофе. – Или ты заткнешься, или я тебя сейчас вырублю, понял? Копы едут! У нас нет времени на твои дурацкие взбрыки. Разве ты не хочешь увидеть своего папочку?
Я продолжаю пинаться. Он не может зажать мне рот, не выпустив мои руки, и я начинаю снова кричать, но человек тащит меня к фургону, и если меня даже кто-то услышит, то не успеет добраться сюда вовремя. Я должен что-то сделать.
«Мама не позволила бы, чтобы с ней такое случилось». О папе я совсем не думаю. Я думаю о своей матери, которая всегда, всегда стояла между нами и опасностью. Она не сдалась бы. И я тоже не сдамся.
Снова пинаю его, еще сильнее, и пятка моего ботинка попадает ему прямо в пах. Я слышу, как в моем колене что-то щелкает, его пронзает боль, но мне плевать – главное, что он кричит и отпускает меня. Едва коснувшись ногами дороги, я бросаюсь бежать. Слышу вой сирен. Вижу, как в воздух взлетает пыль за ближайшим холмом. Они уже почти здесь.
Но не успеваю я пробежать и десяти шагов, как этот человек чем-то ударяет меня сзади. Шатаясь, я прохожу еще два шага, а потом падаю.
Все становится серым и мягким, а потом красным от боли, и я больше не могу думать. Чувствую, как он тащит меня за ноги.
Вой сирены становится все громче и громче, и я думаю, что мне это только кажется, и тут я вижу, как из-за холма на полной скорости вылетает черная машина Кеции и мчится к нам, мигая красными и синими огнями, встроенными в переднюю решетку.
