Он бормочет что-то себе под нос, но я разбираю только одно слово из десяти: «… дурак… тюрьма… Атланта…» Он имеет в виду не мое полное имя – Атланта Проктор, – а название города.
Мой ботинок касается чего-то твердого. Я уперлась ногами в заднюю дверь.
Позволяю, чтобы боковая качка фургона слегка сместила меня и я могла получше видеть двери. Изнутри они закрыты на самый простой замок с ручкой. Но, может быть, он запер их на какую-нибудь задвижку снаружи? Как только он увидит, что я тянусь к ручке, то поймет, что я пришла в себя, и я не знаю, что он тогда сделает. Он не стал стрелять в меня или пырять ножом на глазах у Кеции, но Кеции здесь нет.
Я не могу ждать – положение может ухудшиться. Если дверь заперта сейчас, она будет заперта и тогда, когда фургон остановится.
Рывком сажусь, хватаю за ручку и дергаю.
Дверца не заперта – я слышу, как она смещается, – но ее заклинило.
– Эй! – кричит водитель, и я понимаю, что время на исходе. Падаю на спину, подтягиваю ноги к груди и изо всех сил ударяю ими в дверь. Один раз. Другой.
Обе двери распахиваются.
Фургон останавливается, но я бросаюсь наружу и приземляюсь на неровную грязную дорогу. И не медлю. Бегу.
Старик выскакивает с водительского места и пытается схватить меня, но я легко оставляю его позади. Я бегу, как бегает моя мама, – словно за мной гонится сама смерть. Я не оглядываюсь, пока дорога не сворачивает, и только тогда рискую бросить взгляд назад.
Он снова сел за руль и теперь разворачивает фургон.
«Черт!»
Я нахожусь на широком отлогом холме и не вижу ничего, кроме деревьев и грязной полосы дороги. Но сейчас это не имеет значения. Если я останусь здесь, фургон догонит меня. Я должна уйти с дороги. Я дрожу, кожа у меня зудит, как будто я сгорела на солнце и искусана муравьями – возможно, это последствия шокера. Мне трудно думать, но я должна попытаться, потому что никто не знает, где я сейчас, я совсем одна, и всё, чего мне хочется, – это закричать, убежать и найти маму…
«Мама!» Я потратила столько сил на то, чтобы злиться на нее, но она первая, о ком я думаю сейчас. И единственная. И неожиданно я чувствую себя спокойнее, как будто она стоит здесь, рядом со мной. Слышу ее голос: «Ты должна бежать, дочка. Уходи с дороги. Уходи сейчас же».
Я втягиваю воздух и ступаю из холодной, ухабистой колеи в зимнюю траву. Бегу, спотыкаясь, когда узловатые мертвые стебли хватают меня за ноги. Слышу, как фургон едет обратно вниз по дороге, но не замедляю бег, просто не могу. Бегу так, словно от этого зависит моя жизнь, потому что она действительно от этого зависит, – и неожиданно оказываюсь в холодной, густой тени леса.
Я захожу достаточно далеко, чтобы меня не было видно с дороги, потом пригибаюсь к земле. Меня по-прежнему бьет дрожь, и я не уверена, что смогу быстро бежать по этому лесу: сквозь густые кроны деревьев проникает не так уж много света. Я не могу позволить себе упасть, разбить голову, сломать ногу. Я должна двигаться осторожно. Жаль, что у меня нет фонарика или хотя бы телефона, каким бы тусклым ни был свет его экрана; но у меня ничего нет. Мне становится страшно, дрожь усиливается, и я чувствую холод даже сквозь толстую куртку. Красную куртку. «Какого черта я надела эту дурацкую красную куртку?» Но я не могу снять и бросить ее. Я замерзну.
«Мама, помоги мне!»
На этот раз ее голос не приходит ко мне, зато приходит теплое чувство безопасности. Мама не паникует. Она строит планы. Она находит оружие и готовится, а когда приходит время сражаться – сражается. Сейчас я должна стать ею.
Продолжаю медленно идти, забираясь все глубже в лесную темноту. Нахожу отличную сломанную ветку, длиной и толщиной примерно с бейсбольную биту. И даже лучше, потому что у нее такой острый обломанный конец. Беру ее в руки и иду дальше. Я не могу разобрать, в каком направлении иду, – тучи слишком плотные. Начинаю высматривать мох – кажется, он растет с северной стороны стволов? – и когда нахожу его, то начинаю забирать в том направлении, где, по моим расчетам, должен находиться Нортон. Всё, что мне нужно, – это выйти на шоссе и тормознуть кого-нибудь.
Фургон тоже продолжает движение. Я слышу, как он едет вниз по дороге, гремя и скрипя, визжа тормозами на поворотах.
Я останавливаюсь, когда осознаю́, что делаю именно то, чего он от меня ожидает. Я направляюсь в Нортон, к безопасности. Вниз по холму.
Но судя по взгляду, брошенному мною на дорогу, за тем поворотом она пересекает тропу, по которой я иду. Он сможет найти меня. Деревья здесь растут густо, но я уже вижу, что к подножию холма они редеют. Моя красная куртка там будет светиться, как факел.
Мне нужно идти вверх. Он вез меня куда-то, верно? Может быть, даже туда, где живет. И если это хижина или что-то вроде того, там может оказаться телефон, компьютер, даже рация.
Я не хочу этого делать. Меня подташнивает от страха, когда я сворачиваю прочь от того, что выглядит безопасным направлением, и иду в холодную темную неизвестность. Но знаю: это именно то, чего он не ожидает.
Я стараюсь держаться в гуще леса, но продолжаю следить за дорогой. Фургон не возвращается. Может быть, он поджидает меня у подножия холма. Я начинаю чувствовать себя лучше; дрожь утихает, и хотя я по-прежнему испугана, у меня, по крайней мере, есть дубинка и меня больше не шатает.
Если что-нибудь случится, я побегу. Я быстрая. Я сумею удрать.
Замечаю что-то впереди. Это «что-то» металлическое, похожее на ограду. Сердце у меня ёкает, потом начинает биться быстрее, потому что если есть ограда, значит, за ней тоже что-то есть. На холме действительно что-то есть.
Снова окидываю взглядом дорогу. На изрядном расстоянии вижу отблеск – наверное, это фургон. Он очень далеко внизу. Я должна рискнуть. Если выйду на дорогу, то смогу двигаться быстрее.
Я выхожу из укрытия и бегу так быстро, что мне кажется, будто мои сухожилия вот-вот лопнут, но мое тело знает, как правильно бежать, оно натренировано для этого и само переходит на легкие, экономные движения для дальнего забега. Склон довольно круто поднимается вверх, и уже на половине пути мои легкие начинают гореть, но я огибаю широкий поворот и вижу, что дорога здесь делает круговую петлю.
Конец пути.
Передо мной забор из сваренных вместе кусков металла, местами проржавевших почти до толщины бумаги. На нем висят древние знаки «НЕ ВХОДИТЬ!» и «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!»; один из них держится на ржавом хрупком болте, который выглядит так, словно вот-вот сломается. Но я не вижу, что творится по другую сторону забора. Перелезаю через него и прислушиваюсь – не раздастся ли собачий лай. Собаки могут выдать мое присутствие, к тому же я не уверена, что смогу убежать от них. Пригибаюсь, держась в тени деревьев, которые за забором растут все так же густо, и бегу параллельно едва видимой ухабистой дороге, которая ведет прямиком к шлагбауму. Я не уверена, что должна идти туда, но твердо знаю одно: если заблужусь в лесу, в темноте, по такой погоде, то умру. Когда пойдет снег, я замерзну насмерть, это можно сказать точно.
