И я верю ему. Я не знаю, лжет ли он, но понимаю, что Ривард уж точно не знает этого. И испытываю жестокую радость, видя в его глазах неподдельный, концентрированный страх.
– Луизиана, поблизости от Батон-Руж. Там есть заброшенный дом, на Киллмэн-Крик, плантация «Тритон». Там это будет происходить. – Он пытается улыбнуться. – Но я вам нужен. Только я могу дать приказ, чтобы остановить это. Вы не успеете туда вовремя.
– А нам и не придется, – отвечает Майк. – В работе современной полиции есть свои прелести. Всё, что мне нужно, – это позвонить по телефону и отдать распоряжение арестовать всех там.
Ривард еще не совсем сломлен. Он скалит окровавленные зубы.
– В Луизиане? Я так не думаю. В тамошней полиции у нас очень, очень много своих людей, и мы далеко не беспечны. У вас нет гарантии, что полицейские на той стороне сделают хоть что-нибудь. Даже если вам повезет найти честного копа, это место очень хорошо защищено. Вы никогда не получите ее живой. Или Мэлвина. Я нужен вам, чтобы…
Майк выхватывает из кармана у Риварда дорогой шелковый платок и затыкает ему рот, потом грубо сдирает с шеи старика галстук и закрепляет этот импровизированный кляп.
– Меня тошнит от твоего голоса, – говорит он, потом поворачивается ко мне: – Я позвоню кое-кому, и он продержит Риварда до тех пор, пока у нас не будет достаточно доказательств, чтобы официально прихватить его.
В горле у меня сухо от ярости и адреналина, и только со второй попытки мне удается нормально выговорить:
– Ты веришь ему насчет полиции?
– Думаю, это возможно. Самое худшее, что мы можем сделать, – это позвонить местным копам и насторожить его людей там.
– Полагаешь, он сказал правду – что мог бы прекратить это шоу?
– Полагаю, что, если мы подпустим его к телефону, первым делом он прикажет сжечь тот дом до основания и убить всех, кто там есть, – отвечает Майк. – Он же как таракан – знает, как выжить всегда и везде.
Майк выходит из «Мерседеса» и звонит кому-то. Я слышу, как Ривард издает приглушенные звуки, но игнорирую его. Он не имеет значения. Пытаюсь рассчитать, как далеко до Батон-Руж от Атланты и каковы шансы, что мы попадем туда за несколько часов. Шансов мало. Из-за бури расписание рейсов вдоль Восточного побережья сейчас в полном хаосе, и даже если Майк каким-то образом снова сумеет пустить в ход свою фэбээровскую магию, штормовой фронт идет на юго-запад, а значит, находится между нами и тем местом, где нам нужно оказаться. Скорее всего, рейсы туда вообще отменены.
Мы должны вытащить Гвен оттуда. От мысли о том, что она находится в том доме, с ним, у меня по коже бегут мурашки, а желудок сжимается в комок. Мне плевать, как это будет, но я хочу спасти ее. Хочу снова прижать ее к себе и попросить прощения за то, что я допустил, чтобы все это с ней случилось.
И каждая уходящая минута уменьшает мои шансы на то, что это случится.
Первый звонок Майка оказывается коротким. Завершив его, он уведомляет:
– Мой человек уже в пути. Он сделает так, что Ривард вместе с этой машиной исчезнет, пока я не дам команду об отмене.
– Он ведь в курсе, кто такой Ривард?
– В курсе. Это надежный человек, и он передо мной в долгу.
Я гадаю, насколько надежным должен быть человек, чтобы устоять против богатств, которыми располагает Ривард. Но остается лишь поверить слову Майка.
– А что насчет копов?
– Вместо этого я позвоню в нью-орлеанский офис ФБР, – говорит он. – Ривард может утверждать, будто в той округе половина полиции у него в кармане, но я знаю ребят из Нового Орлеана – они ему не продались.
Вот только по завершении звонка я понимаю, что далеко не все обстоит так гладко, и кровяное давление у меня снова зашкаливает, отдаваясь пульсом в висках.
– Что? – спрашиваю я.
– Основные силы сейчас занимаются другим делом в Нью-Орлеане, никак не связанным с этим, – извещает меня Майк. – Парни говорят, что никак не могут высвободить людей для помощи нам. Сказали обратиться к местным копам.
– А что насчет полиции штата?
– Та же проблема, что и с местными. Мы не знаем, кого купил Ривард, а лично мне там никто не знаком.
Смотрю на часы. Уже почти шесть часов вечера. Убийство Гвен начнется в полночь, в прямом эфире. У нас семь часов для того, чтобы попасть туда. Переход часовых поясов дает нам дополнительный час.
«Держись, – думаю я. – Гвен, ради бога, держись… нет, ради меня. Ты же обещала! Держись».
25
Гвен
В следующий раз я прихожу в себя в кровати.
На меня немедленно обрушивается жестокий приступ тошноты, и я сворачиваюсь в комок, пытаясь удержать его. В голове стучит так сильно, что мне кажется, будто череп вот-вот лопнет; я чувствую, как меня бьет дрожь – уже не от холода, а от последствий действия препаратов. Как только эти ощущения немного ослабевают и бурлящая желчь в желудке успокаивается, я начинаю чувствовать все остальное. Те очаги боли, что были раньше, никуда не делись, но теперь к ним добавились новые. Спину саднит – наверное, шершавое дерево ящика оставило в ней целый лес заноз.
Открыв глаза, пытаюсь заставить свой затуманенный разум понять, где я нахожусь. В комнате полутемно, но я вижу белые простыни, которыми укрыта. Они сырые на ощупь и пахнут чьей-то чужой кожей. Постепенно до меня начинает доходить смрад: плесень, запах чего-то давнего, словно погребенные в земле трупы. Запах времени и разложения.
Страх возвращается ко мне медленно, как будто он слишком устал донимать меня… но вместе с ним приходит ясность. Понимание.
Я шевелюсь, чтобы избавиться от мучительной судороги в бедре, и чувствую, что постель смещается так, как не могла сместиться от моего движения. Ужас набрасывается на меня, подобно кобре, и я замираю. «Кто-то лежит в постели рядом со мной». Я чувствую животное тепло его тела, и все инстинкты кричат мне: «Не двигайся!» – как будто я могу спрятаться от этого. Словно ребенок, верящий, что станет невидимым, если не будет двигаться. Но неподвижность не поможет мне.
Я должна сама себе помочь.
Пытаюсь отодвинуться прочь, надеясь бесшумно соскользнуть с кровати, но останавливаюсь, когда осознаю́, что не могу двигать левым запястьем.
Тем, которое так сильно болит.
Мое запястье пристегнуто туго затянутыми наручниками к железному кованому изголовью старинной кровати. Должно быть, я что-то сломала – вероятно, мелкую косточку в кисти руки, – потому что попытка потянуть за наручники, даже самая слабая, отзывается приступом боли, таким острым, что у меня перехватывает дыхание. Я хочу закричать – и не могу.
На мне не моя одежда. Кто-то переодел меня в старую жесткую ночную рубашку. Нейлон кажется хрупким, точно может рассыпаться в пыль, если я пошевелюсь слишком сильно.
