Свет за окном становится тусклее, как будто солнце заходит. Я поворачиваю голову и отчетливо различаю черты мужчины, который лежит рядом со мной.
Полагаю, мне не следовало изумляться тому, что это Мэлвин Ройял, но я изумлена. Когда я вижу его здесь, спящего так крепко, как будто ничто во всем мире не заботит его, меня охватывает потрясение, настолько сильное, что мне кажется, будто меня ударили ножом в сердце. Насмерть. Я чувствую, как в горле у меня нарастает вопль ужаса.
«Убить его!» – следующая мысль, которая падает в пустоту моего разума, и я сгибаю правый локоть и резко поворачиваюсь. Стараюсь ткнуть локтем ему в горло и навалиться всем своим весом, чтобы раздавить ему подъязычную кость. На секунду мне кажется, будто это мне удастся. Я чувствую, как мой локоть касается его шеи, и начинаю давить… а потом он откатывается прочь. И смеется.
Я царапаю его, вонзая ногти в любую часть его тела, до которой теперь могу дотянуться, и сдираю полоски кожи, когда он отодвигается все дальше. Яростно дергаю прикованное запястье, и каждый рывок отзывается взрывом боли в ладони. Но мне плевать. Ярость во мне сильнее страха, сильнее боли, сильнее всего.
Мэлвин, откатившись к дальнему краю кровати, смотрит, как я дергаюсь, вытянув руки до предела и пытаясь ударить его. Затем приподнимается на локте и наблюдает за мной с ужасающим весельем. Я полна ярости, пылающей во мне словно огонь, и это не оставляет места для более разумных эмоций, таких как страх, смятение или ужас.
Я просто хочу убить его.
– Значит, так ты благодаришь меня за то, что я позволил тебе напоследок насладиться комфортным отдыхом? – спрашивает он меня. – Надо было посадить тебя в погреб, пообщалась бы там некоторое время с крысами и тараканами. – Изворачивается и смотрит на глубокие отметины от ногтей, которые я оставила на его боку. Сейчас он худощавый и стройный. Полагаю, в тюрьме постоянно занимался тем, что тягал железо. Но кожа у него бледная, как у тварей, живущих в пещерах. Я помню, что ему позволяли проводить во дворе всего один час в день, и толку от этого было мало. Он отрастил бороду. Но если не считать этих изменений, он точно такой же, каким я его помню.
Мэлвин способен на что угодно, и я чертовски хорошо знаю это. Я видела это: разлагающуюся плоть, сломанные кости и засохшую кровь, созданную им статую ужаса и агонии. Но я больше не могу сжиматься от страха перед ним.
– Посади меня в погреб. Крысы и тараканы будут лучшей компанией, чем ты, – говорю я. Мой голос похож на рычание, и я гадаю – не налились ли мои глаза кровью. Ощущение у меня именно такое. Как будто каждый кровеносный сосуд в моем теле полон ярости. – Ублюдок.
Мэлвин пожимает плечами, и его медленная холодная улыбка вызывает у меня желание вцепиться ему в лицо и сорвать с него эту улыбку.
– Ты была такой милой, хорошо воспитанной женщиной, когда я женился на тебе… Посмотри, что сделало с тобой одиночество. Ты стала грубой и уродливой. Мне не нравятся эти мышцы, Джина. Они отвратительны. Когда начну резать тебя, я первым делом избавлю тебя от них. Люблю, чтобы мои женщины выглядели утонченными.
Мой раскаленный добела гнев начинает слегка мерцать, но я намеренно кормлю этот гнев воспоминаниями о жертвах Мэлвина. Я предпочту яриться, чем ужасаться, и сейчас это мой единственный выбор. Это то, на что я подписалась на той дороге в Теннесси, когда думала броситься под машину и разом покончить со всем. Я сказала Сэму, что предпочту отдать свою жизнь таким вот образом: на то, чтобы занять чем-то Мэлвина, не дать ему ускользнуть – тогда его, быть может, смогут найти Ярость лучше, чем страх. Всегда.
– Я не одна из твоих женщин, – говорю я ему, гадая, сколько костей мне нужно сломать в руке, чтобы вытащить ее из наручника. Три? Четыре? Мэлвин затянул браслет очень туго. Но он слишком спокоен, слишком хорошо подготовлен. Это ловушка, и я думаю, что он хочет, чтобы я навредила себе.
– Ты моя жена, Джина.
– Уже нет.
– Я никогда не соглашался с разводом, – заявляет Мэлвин, как будто это способно уладить всё, и смотрит на часы, лежащие на ночном столике у кровати. – Уже почти семь. Тебе нужно что-нибудь поесть, Джина. Это будет очень долгая ночь, поверь мне. А для тебя – бесконечная.
Теперь я замечаю, что он одет в старые выцветшие пижамные штаны. Они слегка велики ему. Старая вещь, как и та ночная рубашка, в которую облачена я.
– Где мы? – спрашиваю я. – Как ты приволок меня сюда?
Это не Теннесси. Ощущение совсем иное, запах совсем другой. Воздух здесь словно имеет другую плотность, к тому же он теплее.
– Это место принадлежит моему другу, – отвечает Мэлвин. – Старинное место, некогда величественное. Его фасад когда-то был похож на Белый дом, но это теперь уже невозможно разобрать под гнилью и лианами кудзу. Что касается того, как я привез тебя сюда… скажем так, мне помогли.
– Плантация, – догадываюсь я, потому что от обстановки веет «южной готикой», а кудзу окончательно довершает картину. – Теперь ты считаешь себя владыкой какого-то полусгнившего поместья?
– Временно. Можешь считать это местом, где проводятся особые мероприятия. Здесь снимаются фильмы на заказ. У моего друга есть и другие места для таких съемок. Ты даже нашла пару из них. Одним был склад, другим – та хижина, которую вы взорвали.
«Особые мероприятия». Я помню, чем торгует «Авессалом», – фильмами, где показаны подлинные пытки, насилие и убийства, – и рот мой наполняется тошнотворным привкусом.
– Ты участвуешь в этом, – говорю я. – Ты состоишь в «Авессаломе».
– Я был клиентом, который постепенно поднялся до поставщика, – поправляет Мэлвин. – Развлечение и выгода разом. Я сделал хорошую карьеру почти за десять лет. Я был аккуратен, но, полагаю, в конечном итоге сделался слишком беспечен. Мне следовало отправить ту, последнюю, в озеро, пока у меня был шанс. Если б я очистил гараж предыдущей ночью, как намеревался, мы все еще были бы женаты. – Он похлопывает по матрасу. – И по-прежнему делили бы брачное ложе. Я знаю, что ты тосковала по этому. И я тосковал.
Меня тошнит, но в желудке нет ничего, кроме кислоты. Кем я была бы сейчас, если б оставалась в его власти еще и последние почти пять лет? Что было бы с нашими детьми? Не хочу представлять это, но все же представляю: несчастная, пассивная Джина Ройял, боящаяся надолго встретиться с кем-либо взглядом, ползущая по жизни с поникшими плечами и менталитетом жертвы. Не способная научить своих детей ничему, кроме покорности.
Может быть, моим детям сейчас больно, но я сражалась за них. Я сделала всё, чтобы они были сильными и независимыми людьми. Он не сможет отнять этого у них. Или у меня.
– Ты собираешься насиловать меня, Мэлвин? – спрашиваю я. – Потому что если ты это сделаешь, я постараюсь оторвать у тебя всё, до чего смогу дотянуться.
– Я не хочу тебя. Ты стала уродливой. Разочаровала меня. – Все же я хоть чуть-чуть, но задела его. Мэлвин потягивается, стараясь вести себя естественно, но я вижу, что он раздражен. Я не играю роль покорной жертвы. Я не сдаюсь. – Ненавижу современных языкастых женщин. Посмотри, что ты сделала с собой. И ради чего… Чтобы выжить? Это не стоило того, Джина, особенно потому, что ты всё равно умрешь той же смертью, которой и умерла бы в противном случае. По моей воле. – Его глаза обретают влажный, полупрозрачный блеск, словно покрываются льдом. – Для моего удовольствия. И моей выгоды.
