– Уйди, женщина, – сказал этот новый Харальд голосом сухим и надтреснутым. – Не отвлекай меня от Великого Дела.
– От какого дела? – она почти кричала.
– От строительства Храма! – величественно изрек он, развернулся и пошел.
– Харальд! – она позвала тихонечко. Затем громче: – Харальд!
Но спина идущего осталась прямой, шаг – четким и размеренным. Так и не обернувшись, он скрылся за поворотом.
Обратной дороги Ара не запомнила. Просто вдруг оказалась в «Зеленой розе», у себя в комнате. Несмотря на жару, по телу пробегали волны дрожи, и теплое дуновение от окна казалось ледяным.
* * *
Небо затянулось тучами с самого утра. Тучи приползли откуда-то с юга, словно рой громадных тлей, и плотно заняли пространство над Бабилем, будто город был громадным местом кормежки.
Вообще-то так оно и было. Только кормятся здесь отнюдь не тли, а боги, которые питаются людской верой и преданностью, оставляя сок растений мягкотелым насекомым.
С вечера ощущал Харальд внутри себя сладостную дрожь, предвкушение близкого наслаждения. Он знал, что эти чувства не его собственные, и от этого становилось так противно, словно нахлебался воды из болота.
Больной Бог предвкушал кормежку. Сегодня будет открыт его храм, туда потянутся больные, калечные и увечные, будет принесена жертва, и вкусная струя веры потечет туда, куда и должно, – в раззявленную пасть божества…
Харальд вздохнул, бросил последний взгляд на небо – из небольшого слухового оконца – и направился к лестнице. Главному служителю надлежит быть внизу, готовиться к проведению службы.
Ступени новой лестницы скрипели под ногами, и этот звук казался погребальным плачем по когда-то стоявшему здесь дому.
В новоотстроенном храме все было готово. Алтарь сверкал белизной мрамора, за ним, у стены, благостно улыбалась статуя старца в ниспадающих одеждах: скульптор постарался на славу. Стены задрапировали темно-зелеными полотнищами, а слабое освещение идет от тусклых масляных ламп.
Запах благовоний, сжигаемых в больших курильницах по обе стороны от алтаря, казался Харальду противнее, чем «аромат» отхожего места.
– Наденьте вот это. – Из полутьмы возник один из младших служителей, держа в руках бледно-зеленое одеяние с вышитым у подола кругом из двух спиралей – черной и зеленой. Жизнь и смерть, здоровье и болезнь – все это подвластно хозяину этого места…
Харальд смолчал, хотя ему очень хотелось облегчить душу ругательством. Священное одеяние оказалось чуть тесноватым, чудилось, что от него идет сильный жар, обжигающий кожу.
– Открывайте двери, – проговорил Харальд, просовывая руки в рукава. – Пусть люди войдут.
Раздался чудовищно громкий скрип.
Во тьме появилась светлая щель, которая быстро увеличивалась. Из неё хлынул свежий ветер, несущий городские запахи, и Харальд с наслаждением втянул его полной грудью.
Краем глаза заметил выстроившихся вдоль стены младших служителей – вчерашних строителей, позавчерашних бродячих целителей, и перед глазами начало меркнуть.
«Нет уж! – прозвучал в голове знакомый до боли голос. – Первую службу проведу я, лично!»
Харальд провалился в мягкую и душную, точно подушка, темноту.
Когда он выплыл из нее, то руки его были обагрены кровью, на алтаре дымились внутренности зарезанного барана, младшие служители тянули какое-то слащавое песнопение, а от входа в храм слышались восклицания, полные радости и изумления.
– Тринадцать лет, тринадцать лет, а теперь снова могу ходить! Чудо!
– Велик этот бог, он вернул моему сыну здоровье!
– О радость!
– Счастье! Моих прыщей больше нет, я вновь красива!
«Видишь, как они мне благодарны? – сытым котом промурлыкал внутри Харальда бог. – Более того, они благодарны ещё и тебе. Они верят в то, что это ты их исцелил. А ты ещё смел укорять меня в жестокости…»
Голос слабел, растворялся, пока не пропал совсем.
Харальду хотелось вырвать себе глаза. Но он знал – не получится.
* * *
Представитель городского совета больше всего походил на откормленную свинью. Розовая блестящая кожа, маленький пятачок носа, постоянно обнюхивающий воздух в поисках запахов съестного, приоткрытый в предвкушении трапезы рот и небольшие белесые глазки.
Только не бывает в глазах свиней такого страха. Человеческого.
Эпидемия началась в городе в самую жару, в конце июля. Люди умирали один за другим. Покрывались багровой сыпью, горели, словно в огне, желудок отказывался принимать пищу – и все…
Когда число жертв за сутки пошло на сотни, городской совет запаниковал. Маги ехать в Бабиль отказались, кроме двух шарлатанов, которых быстро раскусили и повесили, и тогда один из купцов пришел к Харальду, к главному служителю Больного Бога, властного над всеми хворями…
– Мы униженно молим вас вознести просьбу о прекращении поветрия к слуху божества. – Представитель боялся, но говорил складно и гладко, не сбиваясь и не путаясь. – Со своей стороны, город готов помочь служителям Больного Бога всем, чем только возможно.
Харальд подозревал, что болезнь напустил на город именно Больной Бог, но его подозрения никого не интересовали. Он был лишь рупором, в который одна из договаривающихся сторон кричит, чтобы другая лучше слышала.
Он мог только наблюдать.
Губы его шевельнулись, и без малейшего усилия со стороны хозяина задвигался язык, складывая звуки в слова.
Названная сумма заставила купца побелеть. Некоторое время он сидел молча, наверное, все же ругаясь про себя, а потом проговорил голосом, лишенным всякого выражения:
– Хорошо.
– И ещё одно условие, – устами Харальда сказал бог. – Может понадобиться особая жертва. Вы меня понимаете?
– Нет. – Голос свиновидного дрогнул.
– Человеческая. – Харальд хотел было сжать челюсти, чтобы не произносить этого слова, но мускулы лица ему не повиновались. Он не мог даже моргнуть.
– Кто будет принесен в жертву?
– Бог сам выберет его из толпы, – ответил Харальд. – В день моления все, кто захочет, должны быть допущены к храму.
– Хорошо, – вновь кивнул купец и сделал такое движение, словно изо всех сил сдерживал тошноту.
* * *
Харальд стоял у алтаря, а перед ним, изливаясь за распахнутые двери храма до противоположного края улицы, шумело людское море. Русые, седые, черные, лысые и рыжие головы, светлые и темные глаза, полные страха и надежды.
Они пришли, чтобы молить Больного Бога об избавлении.
А главному служителю было тошно. Хотелось сбежать, самому погибнуть от мора, только бы не участвовать в том, что произойдет, – человеческом жертвоприношении. Одному из пришедших в храм сегодня предстоит умереть, чтобы остальные могли жить.
