– О, как классно она выглядит, ты не находишь? – усмехнулась Оливия, и я поняла, что это не вопрос.
– Которая из них? – все же спросила я, протягивая ей пластиковую бутылку с молоком.
– Та, что в красном. Она жутко похожа на дьявола в этом своем костюме.
Джеки на сей раз, пожалуй, и впрямь несколько перегнула палку. Ее красное одеяние выглядело как гнойная рана на фоне остальных трех женщин, скучных и бесцветных в своих аккуратных двойках пастельных тонов. Из украшений у каждой из них была лишь нитка жемчуга на шее, но достаточно короткая, чтобы выглядеть как ошейник. Зато у Джеки между сиськами, выпирающими из выреза благодаря ухищрениям современного белья, болталась чудовищная подвеска в виде совы.
– Я ее знаю, – сказала я. – Точнее, знала. Мы вместе учились в аспирантуре.
– В аспирантуре… – повторила Оливия. – И чем же она занималась?
– Социолингвистикой.
Оливия фыркнула, но не попросила меня пояснить, что это такое, а снова повернулась к экрану, где по-прежнему выступал тот квартет женщин во главе с ведущим.
Джеки, как обычно, проповедовала.
– Неужели вы и впрямь полагаете, – вопрошала она, – что женщина обязана во всем слушаться своего мужа? Это в двадцать первом-то веке?
Женщина справа от нее, облаченная в нежно-голубой, точно ползунки младенца, кардиган, терпеливо улыбалась. Такой улыбкой, исполненной жалости, понимания и бесконечного терпения, может, например, улыбаться выведенная из себя воспитательница детского сада, если кто-то из малышей слишком разойдется и устроит тарарам. Ты это перерастешь, говорила ее улыбка.
– Позвольте мне кое-что объяснить вам насчет двадцать первого века, моя дорогая, – сказала эта миссис Голубенький Кардиган. – В двадцать первом веке мы перестали понимать, кто такие мужчины и кто такие женщины. Наши дети растут, не понимая этого. К двадцать первому веку оказалась совершенно разрушена культура семьи. У нас постоянные неполадки в дорожном движении, невероятно загрязнен воздух, все чаще встречаются случаи аутизма, растет потребление наркотиков, чрезвычайно распространены неполные семьи, где родители воспитывают детей в одиночку, у нас повальное ожирение внутри всех возрастных групп, растут потребительские долги, женские тюрьмы переполнены, то и дело стреляют в школах, у мужчин нарушена эректильная функция… Увы, это еще далеко не полный список! – И миссис Голубенький Кардиган взмахнула пачкой белых конвертов, чуть не съездив ими Джеки по носу, а две другие такие же куколки Барби родом из 1970-х – Истинные Женщины, как они себя называют, – с серьезным видом слушали свою товарку и кивали, явно с ней соглашаясь.
Джеки предъявленные конверты проигнорировала и спросила:
– Полагаю, теперь вы сообщите нам, что именно феминизм является причиной столь участившихся случаев насилия?
– Я рада, что вы об этом упомянули, мисс Хуарес, – сказала миссис Голубенький Кардиган.
– Доктор Хуарес.
– Да как угодно. А вам известно, сколько случаев жестокого насилия, согласно официальной статистике, имели место в 1960-е годы? В Соединенных Штатах, я имею в виду.
– Примечательно, что вы использовали выражение «согласно официальной статистике»… – начала было Джеки, но «Барби в голубом» ее перебила:
– Семнадцать тысяч. Или около того. А в этом году мы в пять раз превысили это число.
Джеки округлила глаза, и две другие Истинные Женщины тут же дружно встали на тропу войны. У них в руках были цифры. И таблицы. И результаты научных исследований. И одна из них тут же выложила целую кучу каких-то таблиц, отпечатанных типографским способом, – да уж, они ко всему подготовились заранее и все заранее организовали, подумала я, а Джеки, как всегда, рвется в бой с открытым забралом.
Оливия, сидевшая рядом со мной на диване, тихо промолвила, прикусив нижнюю губу:
– Ох, я и понятия не имела…
– О чем?
– Об этих ужасных цифрах. – И она ткнула пальцем в одну из таблиц, которую как раз показывали крупным планом в сопровождении хорошо подготовленных комментариев из уст Голубенького Кардигана. Теперь эта особа вещала уже не о насилии, а, опираясь на данные статистики, рассказывала о превышении всех возможных норм употребления антидепрессантов. – Боже мой… Неужели каждая из шести? Но ведь это просто кошмар!
Никто в студии и не думал обращать внимание на попытки Джеки развенчать правильность этих статистических данных, объяснить, что они самым ханжеским образом подделаны, подтасованы, и обратить внимание присутствующих на тот факт, что в 1960-е никто не использовал такие антидепрессанты, как селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, потому что тогда их еще попросту не существовало.
Вот как все это начиналось. С трех женщин, вооруженных пачкой специально отпечатанных в типографии таблиц, и с благоговением внемлющих им людей вроде Оливии Кинг.
Глава десятая
Заставить Оливию убраться из моего дома вместе с ее проклятой чашкой сахара оказалось непросто. Да и сахар-то ей, похоже, нужен не был; просто захотелось под этим предлогом сунуть нос в мой дом и посмотреть, чем я занимаюсь. Оливия давно уже превратилась в самую истинную из Истинных Женщин и вечно торчала в качалке у себя на крылечке, держа на коленях Библию, соответствующим образом адаптированную и снабженную нужными комментариями. Она всегда старательно прикрывала свои тщательно уложенные локоны шарфом или платком, всегда всем улыбалась, а Эвану кланялась – нет, правда, кланялась! – когда он на своем «Бьюике» сворачивал на подъездную дорожку.
Библии были по-прежнему разрешены, но, конечно, только правильные Библии.
У Оливии, например, Библия в розовой обложке, а у Эвана – в синей. И невозможно даже представить себе, чтобы они хотя бы случайно их перепутали; во всяком случае, синюю Библию никак невозможно было бы увидеть у Оливии на коленях, когда она сидит на своем тенистом крыльце со стаканом сладкого чая или ездит «по делам» на своем автомобиле. У Кингов две машины, и автомобильчик Оливии значительно компактней и меньше того, на котором Эван обычно уезжает на работу.
А к двум часам дня я уже почти жалею, что Оливия ушла.
Вытащив из морозилки две упаковки гамбургеров, я раскладываю их на кухонном столе, чтобы разморозить. Картошки на всех точно не хватит, тем более аппетит у троих растущих мальчишек просто невероятный, иной раз мне даже кажется, что у них глисты. В общем, придется им сегодня обойтись рисом. Или можно еще испечь печенье, если, конечно, я сумею вспомнить, сколько чего класть в тесто. Я машинально поворачиваюсь к полочке возле кухонного стола и протягиваю руку за своей старой, любимой, покрытой пятнами книжкой «Радости кулинарии», надеясь, видимо, что она все еще там. Но, увы, вместо книги по кулинарии, как и вместо всех прочих книг, на полке теперь только фотографии в рамках – наших детей, моих родителей, родителей Патрика, а также наша с Патриком совместная фотография, сделанная во время последнего отпуска. Это нас щелкнул то ли Сэм, то ли Лео, и я на этом фото получилась как бы разрубленной пополам – правая половина моего лица полностью скрыта за рамкой из палочек от мороженого, которую Соня сделала в школе. Очевидно, на уроках труда они по-прежнему мастерят всякие дурацкие «поделки».
