– Хорошо! – И Соня удаляется, крепко держа кружку обеими руками и передвигаясь мелкими шажками со скоростью улитки. Надеюсь, где-нибудь к началу следующей недели Патрик свой кофе все-таки получит.
– Это тебя, – говорит Стивен, передавая мне трубку. – Это Баббо.
Меня словечко «баббо» в устах Стивена просто убивает. Это детское прозвище он дал деду еще в те времена, когда был того же возраста, что сейчас Соня, и бегал по дому в ярко-красных вельветовых штанишках и желтой, как солнышко, футболке с яркой надписью на груди: СУПЕРРЕБЕНОК! И я вдруг ясно вспоминаю, как мы сидели на этой вот самой кухне еще до того, как начали перестраивать весь дом; тогда многие бытовые приборы были еще нам недоступны, а кухонные столы были покрыты обыкновенным пластиком с золотистыми крапинками. Я собиралась печь шоколадное печенье, а Стивен вместо того, чтобы спросить, можно ли облизать ложку, подтащил к себе всю масляную плошку из-под теста и выгребал остатки, пользуясь своей крошечной лапкой как лопаткой.
И почему это, черт побери, дети так быстро вырастают?
Я беру трубку и слышу голос отца.
– Привет, папа. Чего это ты звонишь? Ты же больше любишь по фэйстайму общаться.
Но никакого ответа на свой вопрос, даже если он его и заготовил заранее, я не слышу, потому что мой отец плачет, хрипло, надрывно, а на заднем плане явственно чувствуется знакомый шум итальянской больницы, легко просачивающийся в телефонную трубку.
– Папа. Что случилось? – в ужасе спрашиваю я.
И тут в трубке возникает совсем новый, незнакомый мне женский голос:
– Профессоресса Макклеллан? – Она произносит отнюдь не итальянскую фамилию Патрика как macalella
[31], избегая скопления согласных и превращая ее в нечто для себя знакомое.
– Да, это я. – Чай и тост начинают непристойное вращение у меня в животе. – А в чем дело?
Снова «это». Кажется, мне никуда не деться от этого проклятого словечка.
– Дело в том, что у вашей матери аневризма, – объясняет, представившись, эта женщина-доктор. Ее английский достаточно хорош, так что я могу не беспокоиться насчет итальянского медицинского жаргона, которым так давно не пользовалась. – И сегодня рано утром эта аневризма прорвалась.
Чай и тост поднимаются еще выше и явно просятся наружу.
– Локализация? – с трудом выговариваю я.
– Головной мозг, – говорит врач.
– Да. Это я знаю. Я бы хотела знать, в каком конкретно отделе головного мозга произошло кровоизлияние. Видите ли, я обладаю кое-какими знаниями в области неврологии.
– В заднем отделе верхней височной извилины.
– Левое или правое полушарие? – спрашиваю я, уже зная ответ.
В телефонной трубке слышится шуршание бумаги.
– Левое.
Я наклоняюсь над стойкой и прижимаюсь лбом к холодной гранитной столешнице.
– Зона Вернике, – шепчу я.
– Да, поблизости от зоны Вернике. – Еще чья-то бурная итальянская речь врывается в наш разговор, заглушая слова врача, и она говорит: – Извините, ради бога, извините, но мне срочно нужно заняться другим пациентом. Если сможете, перезвоните, пожалуйста, через несколько часов, тогда нам, наверное, будет более понятно, каково состояние вашей матери.
Она передает трубку моему отцу, и я спрашиваю у него:
– Мама в сознании?
– Нет.
Когда мы заканчиваем разговор, у меня упорно крутятся в голове слова Джеки. Шаг за шагом, Джини. Начни с малого.
Но я все равно не понимаю, с чего мне начать и что здесь «большое», а что «малое», зато я отлично понимаю: на что бы я дальше ни решилась, оно должно быть поистине огромным.
Как же мне хочется, чтобы Джеки сейчас здесь оказалась!
Глава тридцать седьмая
Все, кроме Сони, уже убрались из дома, когда подъезжает знакомый грузовичок, и наш почтальон, разбрызгивая лужи, идет по дорожке к почтовому ящику. Он достает из своей сумки пачку конвертов, роется в них, потом здоровается со мной:
– Доброе утро, доктор Макклеллан.
– Доброе утро, – отвечаю я.
– Ох, не стоит вам зря расходовать слова, мэм, на разговоры с такими людьми, как я. Я и так все отлично пойму.
Я поднимаю левую руку, демонстрируя ему запястье.
– Вот, получила временное послабление – благодаря брату нашего президента.
– Я вас не понимаю…
– Я вернулась на работу. И нам понадобятся пациенты для клинических испытаний.
Он некоторое время переваривает это сообщение.
– Что ж, мэм, новость хороша. А можно мне Шэрон рассказать? Это моя жена.
– Конечно.
– Ох, она так обрадуется! Моя мать к ней всегда как к родной дочери относилась. Очень они друг друга любили. – Лицо его вдруг мрачнеет. – Я понимаю, маме, конечно, все равно придется носить один из этих браслетов, но все же сто слов в день лучше, чем ничего, верно?
– Наверное, да, – говорю я, хотя отнюдь не уверена, что так уж с этим согласна. Я все пытаюсь прочесть обратные адреса на тех конвертах, которые он держит в руках, но он не дает, крепко прижимая их к груди. – Как вы думаете, не согласится ли ваша жена немного посидеть с моей дочкой? Видите ли, дочка у меня еще маленькая, а те люди, что за ней присматривали… в общем… они сейчас недоступны.
– Думаю, мы непременно что-нибудь придумаем. – Он поднимает металлический клапан и заглядывает внутрь запертого ящика. – Ага. Сегодня кое-что нужно отправить. Одну секундочку. – На ремне у него висит целая связка ключей, но он выбирает один, серебристый, с виду совершенно новый, и такой бородки я никогда раньше не видела – разве что на тех особых ключах, которые Патрик всегда носит при себе. Дно ящика открывается, повисая на петлях, и почтальон вынимает какой-то одинокий конверт, старательно прикрывая ладонью то место, где написан адрес. Затем снова запирает ящик и, словно вдруг опомнившись, опускает принесенную им пачку писем в металлическую щель под клапаном.
– Вы как, доктор Макклеллан, Истинная или нет? – спрашивает он и трижды моргает, прежде чем повернуться и посмотреть прямо на ту камеру, что висит у нас над дверью. Это явно намек.
Я качаю головой. Точнее, делаю еле заметное движение головой справа налево. Медленно, но вполне определенно. Во всяком случае, понять этот жест нетрудно.
– Хм… – говорит он. – Ладно, давайте я сперва с женой переговорю, а потом посмотрим, как нам лучше о вашей девочке позаботиться. Как ее зовут?
– Соня.
– Хорошенькое имя. – И он произносит несколько слов прямо в свои наручные часы, которые издают негромкий писк. – Шэрон, дорогая, меня тут та самая женщина-доктор с Парк-авеню просит немного помочь ей с маленькой дочкой. Как ты насчет этого? Ничего, если я их через некоторое время к нам домой пришлю? – Часы снова издают свое «бип», и он завершает разговор. – Хе-хе-хе. Моргните один раз, если «да», и два раза, если «нет», запомнили?
