У генерала Молчанова от удивления выгнулись брови – так точно стрелять могли либо кадровые, еще довоенной выучки пулеметчики, либо офицеры, готовившие своих солдат к умелому обращению со станковым «максимом». И Викторин Михайлович спокойно пошел по речному льду, не слыша свиста пуль над головою, – стрелять по ним перестали, потерь не будет, зато пополнение поредевшие белые части вскоре получат изрядное. Избавившись от комиссаров, большевиков и партизанских вожаков, бывшие колчаковские офицеры и солдаты из красноармейского полка привычно «перекинулись», перейдя на сторону победителей…
Олонки, западнее Иркутска,
командир Сибирской казачьей бригады
генерал-майор Волков
Нет ничего сладостнее для кавалерии, чем устроить безжалостную рубку панически несущейся перед нею пехотой. Всадник легко догоняет бегущего в страхе человека, боящегося даже оглянуться, – от коня убежать невозможно, тем более проваливаясь по щиколотку в снегу. Тут чуть потянуть влево поводья, что держат тремя пальцами, слегка упираясь в стремена носками сапог, немного приподняться в седле, склонившись в правую сторону, занеся десницу с крепко сжатой рукоятью шашки вверх. Серебристая молния клинка небесной карой обрушивается на плечо наискосок, стараясь поразить шею беглеца.
Это верная смерть – рубленая рана, даже глубокий порез; фонтан бьющей алой струей крови орошает снег, и человек, еще сделав по инерции пару судорожных шагов, навзничь падает, бьется в судорогах уходящей из тела жизни. Но не реже сталь разрубает ключицу – ведь не зря еще при Наполеоне придумали погоны, вставляя в них железные полоски, хоть как-то уберегающие от ранений в плечо.
Но сейчас сибирские казаки, даже разгоряченные скачкой, запахом пороха и крови, возбуждающим древний инстинкт смертоубийства, разваливали клинками только тех красных, кто был в гражданской одежде, – мобилизованных коммунистов, партизан и прочих приверженцев советской власти из городских добровольцев. Их безжалостно рубили даже тогда, когда те бросали винтовки и поднимали руки, пытаясь сдаться в плен. Слишком велика была в казачьих сердцах ненависть к тем, что своими призывами учинили в спокойной стране кровавое переустройство и добровольно пошли сражаться на свою собственную погибель.
Солдат в серых шинелях старались не то что не убивать, но и не калечить попусту – или оглушали клинком ударом плашмя по папахе, или сбивали конем тех, кто уже потерял форменный головной убор. Но таких было немного – подавляющее большинство служивых быстро оценили обстановку и, страстно желая жить, втыкали штык винтовки в снег. Демонстрируя покорность, поднимали обе руки вверх, показывая открытые ладони – тысячелетний жест то ли миролюбия, то ли призыва к жалости.
Пленных из числа бывших колчаковцев тут же сгоняли в толпы, как сбивают в отару разбредшихся по сторонам овец, и, подбадривая гиканьем и свистом, гнали к Олонкам – пять верст не много, и не замерзнут в пути. Да и в себя окончательно придут, осознав, за кем нынче стоит сила, против которой они так бездумно вышли.
На поле недавнего боя чернело множество тел – десяток станковых «максимов» устроили настоящую бойню, навалив по всей дороге груды тел. Такова цена беспечности или неумелости красных командиров – кто же идет походной колонной, без головного дозора и боковых разъездов для охранения. Похоже, настоящих опытных командиров среди коммунистов и партизан не имелось, тех самородков, что кровью оплатили боевой опыт. А переметнувшимся колчаковским офицерам не доверяли – они же не сами пришли, а предали, спасая свои жизни. А кто таким перебежчикам доверять командование станет?
К тому же, как это водится, в тылу больше ошивается отнюдь не самый ценный в боевом отношении элемент русского офицерства. Лучшие и умеющие дерутся на фронте, а за их спинами отсиживаются приспособленцы, к тому же обделенные храбростью и особенно умением, которое вырабатывается не на краткосрочных курсах, а в реальном бою.
Да и сильно торопились красные, старались войти в Олонки первыми и занять оборону в селе – в этом случае выбить укрывшуюся в бревенчатых строениях пехоту невероятно трудно, без больших потерь никак не обойтись. Легче пустить в дело пушки, раскатать по бревнышкам дома фугасными снарядами или сжечь полностью все село, что при сильном обстреле и ветре чаще всего и происходит…
Генерал Волков внимательно осмотрел выстроенных перед ним солдат, бывших красноармейцев. Офицеры быстро произвели перетасовку пленных, наскоро выясняя, уроженцами каких мест они являются. Сотен семь, главным образом безусая молодежь, оказались новобранцами, призванными прошлым летом из губерний степной Сибири. Еще сотни четыре, но в большинстве своем степенных бородачей, и повидавших германский фронт, и явных ополченцев маньчжурской войны пятого года, были местными, из Иркутской губернии. Самой маленькой была третья группа, в ней насчитывалось восемь десятков, не больше – выходцы из европейской России.
Казаки выполнили приказ генерала Каппеля – готовившиеся к сражению с красными на зиминском направлении сибирские бригады получат достойное и многочисленное пополнение. Влить в их поредевшие ряды свежую кровь стало делом первостепенным и наиважнейшим, мобилизацию ведь наскоро не произведешь, да и время сейчас белых поджимает. Попав в боеспособную и дисциплинированную часть, эти солдаты будут из кожи вон лезть, чтобы заслужить прощение за декабрьский мятеж. Да и пополнение офицерами изрядное выходило – не зря на Александровский централ единственный в армии егерский полк бросили.
Вячеслав Иванович бросил довольный взгляд на вереницу саней, наполненных длинными пехотными винтовками. Немногие «драгунки» и карабины, а также револьверы его казаки прибрали к собственным рукам – с ними на коне воевать намного удобнее, а наган всегда пригодится. Не было в обозе среди отправляемого к Зиме трофейного вооружения двух пушек, которые позволили сделать батарею полноценной четырехорудийной. А также гранат, патронов и прочего, что казаки считали своей законной добычей. Не говоря о том, что восемь сотен трупов, среди которых имелось много тяжелораненых, которых добили из милосердия, ведь лечить их негде и некому, были облегчены от всего мало-мальски ценного – от денег до хороших сапог. Но то было не обычное мародерство – испокон веков станичники считали, что имущество врага становится добычей победителя. Ободрали бы до нитки, до последней пуговицы, только вот беда – родные станицы далеко, а на собственного коня грузить лишнюю тяжесть себе во вред, ведь марш к Иркутску придется делать быстро.
Так что будет чем хорошо поживиться местным крестьянам за обиход нескольких сотен раненых, определенных по их домам на лечение. Да за предстоящую до темноты не очень приятную работу – нагружать убитых на сани, везти на Ангару и привычно топить в прорубях, ведь на такую прорву народа могил не накопаешь…
Лепсинск,
начальник гражданского управления
Семиреченским краем
атаман Оренбургского казачьего войска
генерал-лейтенант Дутов
– Что делать?!
